Много Лет Спустя (СИ)

  - Ого! - выкрикнул гардеробщик, разными ужимками показывая, что словно нестерпимым жаром пахнуло на него от слов собутыльника и он сейчас станет отдуваться и страшно потеть. - Вон как в иных семьях заведено, а еще говорят, что мы будто бы не ведаем феминизма и лишены его благотворного воздействия!

  - Это что касается Валечки и ее роли... Ах, это такая роль, в сравнении с которой бледнеют заслуги не только что школьных учителей, но даже моих славных родителей! И мне странно, что после приложения стольких усилий жена бросила меня и, может быть, живет где-то беззаботно в том смысле, что вовсе не думает обо мне. Но в ту пору, когда мы с вами сошлись и вы били меня между деревьями...

  - О, забудьте, забудьте!

  - Значит, кто старое помянет - тому глаз вон?

  - Ни в коем случае, нет, не так, - разгорячился гардеробщик. - Не в том моя мысль. Если вы не забудете окончательно и бесповоротно, мне, говоря попросту, придется наложить на себя руки. Вот о чем я могу внезапно подумать и чего следует опасаться.

  - Это уже крайности, а их не надо, тем более в вашем положении, каким я его вижу. Вы примирившийся с действительностью человек, так я вас понимаю и трактую. У меня у самого крайностей столько, что порой напрашивается сравнение с критической массой, если не с чем-то похуже, пострашнее. Уже одно это - переживать разрыв с женой как странность... В ту пору я еще не предполагал подобных странностей и представить не мог, что разрыв неотвратим. Я был молод, полон сил, я бежал в этот клуб с огоньком, фактически попаленный страстями и дошедший до того, что не мог их обуздывать, иначе не скажешь.

  Гардеробщик слушал Острецова и смотрел перед собой рассеянно, мучительно соображая, как бы ненавязчиво и с полной уместностью предварить очередное возлияние тонким высказыванием о загубленных некоторыми жизнях, о печальной массе раздавленных судеб и бедственно утраченных иллюзий.

  - И вот теперь, - говорил будто в беспамятстве Острецов, - я хочу устроить так, как если бы можно вложить в сказанное мной какой-то другой смысл и если опять же ставить вопрос, то вроде как с другой стороны. Надеюсь, вы поймете меня и даже сумеете внятно ответить, как-то меня вразумить...

  - Грустно тебе? - шепнул старик.

  - Грустно и тяжко! - простонал наш герой.

  - И горечь? - вглядывался гардеробщик в Острецова и мягко заполнял его до краев своим тщательным вниманием.

  - Как не быть горечи... Но если разобраться, если как-то решить мою проблему...

  - А ты выпей, я сейчас налью.

  - Я спрашиваю: разве не состоятелен, не значим сам по себе тот внутренний мир моих ощущений и чувств и моей воли, с которым я предстал перед фактами и явлениями сложившихся здесь тогда обстоятельств? И вот я снова и снова спрашиваю: что есть человек сам по себе и что он перед лицом внешнего мира? Какова роль в его жизни личного начала, и как далеко простирается над этим началом власть того, что мы называем общественностью, социальными условиями, государством, а где-то, если уж на то пошло, и партийными догмами? Короче! Из чего складывается судьба человека - из проявлений его сущности или под давлением внешних обстоятельств?

  Теперь гардеробщик выпучился на Острецова. Рачьей клешней выдвинулась откуда-то из полутьмы его рука, сжимавшая полный стакан. Выпили, чмокая. Гардеробщик пальцем указал на то обстоятельство, что рука собутыльника дрожала, когда тот подносил стакан к губам, но ничего по этому поводу не сказал, решив, по всей видимости, что глубина и сила охватившего Острецова волнения требуют от него уважительной паузы. Затем он произнес, покачивая седой головой:

  - Ну, брат, ты и загнул, однако. Кто ж тебе на такие вопросы здесь ответит? Тебе, когда ты так загибаешь, с философии надо спрашивать, а нас тут сколько ни перебирай, что-нибудь действительно смыслящего философа не найдешь. Это я тебе говорю, хотя сам в подобных вопросах собаки не съел. Да и чушь ты это вбил себе в голову, - вдруг выкрикнул он пронзительно, - полную чепуху! Выбрось! Как у тебя с бабами?

  - С бабами?

  - С ядреными такими бабенками, что называется кобылицами, и с прочими, если не слишком разборчив и привередлив. Если, говорю я, человек правилен, ему всегда нужна баба, такая, знаешь, что бескомпромиссно идет на сожительство и не требует особой проницательности, чтобы разобраться в ее сути.

  - Ну, бывают и они, эти, как вы их называете...