Много званых

Раскольникам привезли тёплую зимнюю одёжу, заготовленную для рекрутов Бухгольца, и кормить их начали как от бабушкиной печки. День и ночь, сменяя друг друга, при свете костра и лучин они копали в подвале яму, а потом колодец. Над ямой взгромоздили ворот, чтобы поднимать бадьи с землёй; землю ссыпали рядом в угол; по ночам в носилках её перетаскивали в волокуши и увозили в отвалы на другом краю Воеводского двора. В темноте в подвал церкви с пильной мельницы доставили тонкие бревёшки, брус и плахи для колодезного сруба и для крепежа подземного хода. При губернаторе Гагарине на Воеводском дворе всё время что-то копали, ломали и строили, поэтому никто не замечал подозрительной возни вокруг столпной церкви. Всеми работами поочерёдно командовали Леонтий и Семён.

Как-то раз, улучив момент, чтобы никто не слышал, Леонтий сказал:

– Напрасно мы князю помогаем, батя. И Сенька тоже так думает.

– Непокорствуете? – сразу разъярился Семён Ульянович.

– Из твоей воли мы не выходим, – хмуро ответил Леонтий. – Но не надо бы нам Матвея Петровича покрывать. Оно тоже воровство.

Семён Ульянович гневно засопел, однако промолчал, ведь его гордыню и вправду потешила просьба Матвея Петровича о помощи. И он не устоял.

Матвей Петрович понимал, что пересчитывать пушнину – дело долгое и хлопотное, особенно когда знаешь толк, но всё равно времени у него мало. Он торопил Ремезова и по пять раз в день справлялся, как идёт работа. Раскольники выкопали колодец до нужной глубины и затем принялись рыть ход в сторону башни на взвозе. Леонтий и Семён пропадали под землёй. Семён Ульянович приказал выдернуть из окошек подвала пробки из сена, чтобы поступал свежий воздух, и кузнечными мехами дуть в колодец, чтобы работники в подземном ходе не сомлели и не задохнулись.

Леонтий и Семён не возвращались домой даже ночевать. Трапезничали они вместе с раскольниками. Однажды Митрофановна напекла пирогов и отправила их к сыновьям с Епифанией. Караульщики открыли ей дверь, и Епифания спустилась под своды подвала, где теперь было дымно, тесно и суетно. Негромко переговариваясь, раскольники крутили ворот, таскали носилки, обтёсывали топорами стойки и плахи. Пахло гарью костра, сырой землёй и смолистой древесиной. Холодный зимний свет лежал на кирпичах арок. В углу на соломе спали те, кто уже отработал, и среди них – Леонтий.

– Где Семён? – оглядываясь, спросила Епифания у брата Сепфора.

– Внизу, сестрица.

– А где батюшка? – тотчас спросила Епифания.

– А я здесь, – Авдоний вышел из-за столба.

Епифания надолго склонилась, ненасытно целуя руку инока.

– Господь тебя послал, вот ты и прибежала, – ласково сказал Авдоний, поглаживая Епифанию по голове. – Грядет избавленье. Ныне всей братией мы на тебя уповаем. Отойдём в сторонку, уговориться надобно.

В этот день Семён так и не попробовал матушкиных пирогов. Забытые на подносе, впопыхах оставленном на куче дров, они застыли, будто камни. Семён под землёй бил кайлом в стену раскопа, и вдруг плотный суглинок посыпался от удара; в отсвете лучин оголилась грязная кирпичная кладка. Тайный ход добрался до фундамента Дмитриевской башни.

Вечером Семён Ульянович сообщил об этом Матвею Петровичу. Ночью в подвале церкви возле колодца уже лежала дюжина объёмистых, мягких и лёгких мешков с пушниной. Матвей Петрович был оживлён и разговорчив.

– Ох, праведники, жаль, вы хмельного не принимаете, а то бы я вам бочонок выкатил, – весело говорил он.

– Себе оставь, чтоб ярче в пекле пылать, – ответил Авдоний.

Окна подвала уже снова были заткнуты сеном, горел большой костёр, раскольники сидели вокруг на поленьях и грелись.

– Ну, дерзи, дерзи. Сегодня можно.

Колодец подземного хода располагался на дне ямы глубиной в полтора аршина. Крепкий сруб прикрывала прочная крышка; крышку перечёркивала железная полоса на петлях, намертво прибитых к срубу, – Семён Ульянович отодрал её от своего амбара; петля была заперта на висячий замок. Леонтий отомкнул его большим ключом, откинул железную полосу и, как пробку, выдернул крышку. Вглубь колодца опускалась приставная лестница.

– Полезли вниз, Петрович, – сказал Ремезов. – Ты толстый, я хромой. Два сапога пара, оба левые.

Семён и Леонтий спустились в колодец первыми; Леонтий нёс кайло, а Семён – бадейку со строительным раствором. Затем, корячась, в колодец сполз Ремезов, а за ним пыхтел грузный Гагарин. Наверху остался только лакей Капитон. Он был вооружён двумя пистолетами и саблей. Капитон должен был следить за раскольниками – мало ли чего. Когда из колодезного сруба, из глухой подземной глубины, донёсся невнятный окрик Гагарина, Капитон принялся сбрасывать в колодец мешки с пушниной.

Дорогу освещали масляными плошками с огнём. Ход был шириной в аршин и высотой меньше печатной сажени, приходилось наклоняться. На пол были брошены истоптанные доски, по стенам стояли стойки крепи, на них лежали поперечные плахи, поддерживающие низкий потолок. Сверху то и дело сыпался земляной прах. Было холодно и душно, угнетал могильный запах глины. Гагарин спотыкался и шаркал боками по брёвнышкам крепи.