Много званых

– Ты, Маша, меня батюшкой не проймёшь, – непреклонно произнёс Ваня. – Палатами и церквами, как у Семён-Ульяныча, вся Москва утыкана, недаром же царь Пётр оттуда сбежал и новую столицу учинил. Это всё былая спесь боярская, которой нынче уже не место. И кремлей за границей давным-давно никто не строит. Куда они нужны, ежели бомбардированья пушками не держат? Новая твердыня есть транжемент, сей манер французский маршал Вобан придумал: куртины и бастионы. Так царь Пётр свою Петропавловскую крепость воздвигает. Я тебе честно говорю: твой батюшка старину лелеет, потому как ничего в мире не видал. И зачем мне ему уступать? Я – за новую жизнь, как царь требует, и перед дремучестью шапку ломать не буду.

Теперь обиделась Маша. Она всё же Ремезова, а не подкидыш без роду-племени. Конечно, ей нечего было возразить на этого заморского Вобана, но главное ведь не в пушках, а в красоте сотворённого дела и в батюшкиной преданности вышнему промыслу. А дурак Ванька ни черта не понимает.

– Да проваливай, куда хочешь, Ванька! – в сердцах отрезала Маша.

Она быстро пошла по тропинке между стеной кремля и обрывом.

– Маша, погоди! – испугался Ваня. – Прости, что обидел!..

– С Вобаном целуйся! – ответила Маша, вытирая злые слёзы досады.

Из-за щербатого угла недостроенной башни на тропинку вдруг шагнул улыбающийся Володька Легостаев, а за ним – трое насупленных парней.

– Здорово, Машка, – сказал Володька, перегораживая путь.

– Чего тебе надобно? – останавливаясь, гневно спросила Маша.

– Ничего, – Володька пожал плечами. – Хотел с твоим Ванькой-фицером поздороваться. Правда ли он такой смелый – за нашими девками ухаживать?

– Убирайся, Володька!

Но разозлённый Ваня и не думал прятаться от тобольских парней. Он решительно сдвинул Машу с тропинки и встал перед Володькой.

– Вот он я, – сказал Ваня, глядя на Володьку с прищуром.

– А ведь и не видно из-под треуголки-то, – хмыкнул Володька.

Широкоплечий и румяный, он был на полголовы выше Вани.

– Ты с Глашкой косоглазой гуляй, – из-за спины Володьки посоветовал один из парней. – Она вам кафтаны штопает. А Машку не трожь.

– Тебя не спросил, – тотчас ответил Ваня.

– Мы не посмотрим, что ты фицер, скинем тебя с горы, понял?

– Прямо вот так скинете?

– Вверх шпорами свистанёшь.

Володька продолжал улыбаться, не угрожая, но и не опровергая.

Обрыв зиял в двух шагах от Вани. Крутой откос Троицкого мыса, покрытый обветренной наледью, ровной плоскостью падал глубоко вниз. Заснеженные крыши домов сверху казались размером с пуховые перины. Пустота остужала душу грозным предостережением.

– Володька, хватит озоровать! – крикнула Маша. – Я батюшке скажу!

«Опять её батюшка!» – подумал Ваня и взбесился. Он бросился на Володьку, схватил его за грудки и тряхнул. Володька чуть подался назад.

– Толкай! – сказал Ваня со стиснутым ожесточением. – Вместе улетим!

Володька не поднимал рук, с улыбкой глядя на Ваню сверху вниз.

– Эй, фицер, хорош! – забеспокоились парни за спиной Володьки.

– Не готов до смерти биться – не лезь в драку! – яростно выдохнул Ваня. – Я как солдат тебе говорю, понял?

– Пусти, – Володька спокойно повёл плечами, освобождаясь. – Я же тебя только испужать хотел. Узнать, каков ты на поджилку.

От страха за Ваню и Володьку обида слетела с Маши, не оставив следа.

– Узнал?

– Узнал, – без всякого испуга весело кивнул Володька.

Ваня отпихнул Володьку с дороги. Володька не стал противиться. Парни тоже отодвинулись, уступая путь. Ваня прошагал мимо них и оглянулся.

– Маша, не отставай! – прикрикнул он.

Маша торопливо догнала его.

– Домой тебя веду! – через плечо бросил ей Ваня.

Тем же вечером он решил пойти в мастерскую, где Семён Ульянович красил потемневшую икону. Следовало поговорить со стариком, сказать ему что-нибудь хорошее, в общем, как-то расположить к себе. Притворство, даже с добрыми намерениями, коробило Ваню, однако ради Маши он согласился поступиться гордостью. Ваня уже не раз осматривал мастерскую Ремезова, но пришлось напустить на себя восхищённый вид, хотя разве же сравнится книжное собрание в каморке этого тёмного тобольского самоучки, например, с вивлиофикой Альбертина в Лейпциге, где Ваня учился?

– Даже иконами занимаешься, Семён Ульяныч?

Ремезов сидел за столом под светцом, в клюве которого торчал пучок горящих лучин. Ваня встал у старика за спиной и разглядывал его работу. Семён Ульяныч был доволен, что Ванька сам явился к нему и подлизывается.

– Ныне только старое поновляю, а раньше – было дело, – добродушно сказал Ремезов. – Сей образ я с отцом своим писал при митрополите Павле и воеводе Шеине. Отец землю и небеса изобразил, а я – святую Софию.

Святая София, темнолицая, с грозными глазами, облачённая в длинное одеяние, стояла на земляном бугре, исчерченном извилистыми нитями рек, и держала на маленькой ладони большой трёхглавый храм. Вокруг плоского золотого нимба Софии в синеве пестрели белые и пухлые клубочки облаков.