Многоликая Индия

Сквозь лиственную резьбу над головой замерцали первые звезды. Минута-две-три, и они уже рассыпались по всему небу. Поля за шамианой и небо почти в мгновенье ока слились в океан черной туши и, как сверкающий планктон, и вверху, и внизу, и всюду вокруг засветились мириады звезд, а среди них стали вспыхивать и гаснуть светляки.

Мои друзья зажгли яркие карбидные лампы, причудливо осветившие их чернобородые лица под белоснежными тюрбанами, и стали устраиваться спать. Для меня поставили чарпэй в один ряд со своими чарпоями, покрыли его вышитыми простынями, положили вышитую подушку и натянули над ним москитную сетку. Захотелось спать уже при одном виде этих приготовлений.

Я нырнула под сетку, понаблюдала несколько минут, как сквозь ее ячейки протискиваются бесчисленные лучи звезд, и заснула сладчайшим сном в теплой прохладе панджабской ночи.

Разбудило меня пение. Тихое, мелодичное, многоголосое, оно лилось одновременно со всех сторон. Это намдхари пели утренние молитвы. Великие гуру сикхизма говорили, что лучшее время для молитвы — предрассветный час. Поэтому утроилось, удесятерилось к рассвету число поющих. Люди пели в этой темноте и в этой тишине, прославляя милосердие бога, в которого верили, и воспевая красоту родной природы.

Бесчисленное множество разных творений
Создал он росчерком вечно цветущего пера, —
Кто же может их взвесить, сосчитать, измерить?
И как велик должен быть этот счет?
Как воспеть красоту создателя и силу?
Какой мере равна его щедрость?
Он изрек слово — и возникло все сущее,
И возникла природа и тысячи ее рек.
И как описать это диво — природу?..[1]

Небо еще было ночным, но уже что-то изменилось в нем, уже было ясно, что вот-вот сейчас побледнеют звезды и уплывут в глубины пробуждающегося света.

Молящиеся пели о том, как прекрасно утро в Панджабе, как сладка панджабская весна. Большой мудростью надо обладать, чтобы сделать предметом молитвы прославление полей и рек своей страны, восхваление ее скота и урожаев, ее рассветов и закатов, дождей и ветров.

А в это время небо над полями стало розовым и золотым, сквозь москитную сетку стало видно, как рассеивалась тень в листве, как обозначались краски листьев и цветов, как все больше алел восток.

И тогда проснулись павлины и стали перелетать с дерева на дерево прямо между мной и встающим солнцем. Мне кажется, что никогда в жизни я не видела ничего более красивого И фантастические контуры этих птиц на фоне сияющего рассвета, и их хвосты, отливающие всеми оттенками всех цветов, и изумрудные шеи, и изящные головки с цветными хохолками, и легкость полета — от всего этого просто захватило дух, и я боялась только одного, что вот-вот изменятся краски, изменится свет, рассеется эта феерия и оборвется райский воздушный балет.

Ои и оборвался. Солнце взошло, и павлины спустились на землю, чтобы искать корм. А я села на своем чарпое и увидела, что вся моя чернобородая гвардия уже проснулась.

Мой сосед слева и мой сосед справа тоже сидели на чарпоях и дружно расчесывали свои черные волосы, спустив их почти до земли. Сваран улыбнулся мне из-под завесы волос и сказал, что после завтрака мы пойдем на свадебный обряд.

И снова, как вчера, нс то десять, не то двадцать мальчиков принесли нам завтрак в шамиану, и потом мы пошли все осматривать.

Опять прошли через бесшумную белую толпу, неторопливо плывущую по песчаным улицам, и углубились в деревню. Здесь в дни праздников и торжеств бесперебойно работает так называемый гуру-к а-л ангар, то есть кухня гуру, — прекрасный обычай сикхизма. День и ночь готовят пищу, и пекут пресные лепешки — чапати, и день и ночь кормят всех, кто приходит, чтобы поесть. Во дворе кухни и на прилежащих улочках сидело на корточках много людей. Прислужники раздавали тарелки из листьев и обносили всех лепешками и гороховой кашей с овощами и красным перцем.

Все ели так аппетитно, захватывая кашу пальцами и кусочками лепешки, что и мне захотелось присесть на корточки рядом с какой-нибудь крестьянской семьей и не торопясь погрузиться в смакование этой жгучей рыжей каши и в одновременное ленивое разглядывание всех мимо проходящих.

Заглянули через дверь и в самую кухню. Входить туда нельзя без омовения, а если кто из поваров выйдет, то и он должен омыться, прежде чем войдет обратно, — очень разумное предписание в условиях страны, где одна эпидемия спешила сменить другую.

В кухне было полутемно. По стенам метались красные отблески огня и тени полуголых поваров. Одни месили тесто, другие быстро — шлеп-шлеп! — расшлепывали на ладонях чапати, третьи переворачивали их на множестве сковород, четвертые мешали кашу, пятые резали овощи, и все это делалось дружно, слаженно, в едином ритме. Снаружи через специальное окно подавали новые продукты.