Многоцветные времена [Авторский сборник]

Мы подошли к месту, где через канал была переброшена узкая длинная доска, которая встречалась на середине расстояния с другой такой же доской, брошенной с того берега. Я первым ступил на доску, за мной последовал Володя. Мы перешли с хорошей быстротой на тот берег, и когда оглянулись, то увидели, что за нами никто не последовал. Все удалились скромно к селению. Мы были одни.

Мы обходили с Володей огромные скопления мертвой саранчи: неисчислимое количество страшных маленьких латников погибло, сраженное огнем, усилиями тысяч защитников полей и садов. Крылья мертвой саранчи мрачно шелестели, как мертвые листья на кладбищенских венках, высушенных временем.

Мы сели на пригорок и смотрели на пустыню, на воды канала, на мертвые полки, прилетевшие с далеких берегов Персидского залива, с Аравийского полуострова, чтобы быть уничтоженными в центре Средней Азии.

— Сколько здесь, подобно этой саранче, прошло полков, с древнейших времен и до нашего времени, — сказал Луговской. — Сколько мертвых городов, умерших столиц стоят в пустыне, и ветер шевелит песчаную пыль на их башнях и стенах, как крылья этой мертвой саранчи. Вспомни великий Балх, могучий Термез, древний Мары, города Бамиана, Пул-и-хатум, о котором нам рассказывал Керим-хан, прищелкивая пальцами и гадая, какие там лежат скрытые сокровища древних…

Тут я засмеялся тихим смехом.

— Что ты смеешься? — спросил Володя. — Разве не так? Разве не исчезали владыки мира, как будто они были песчинками среди миллионов песчинок, которые просыпает ветер сквозь пальцы времени…

— Вот именно, — сказал я, — я не владыка Востока, но я сам чуть не погиб в этой пустыне, как песчинка, подобная твоим владыкам.

— Как так? — спросил Луговской.

— Очень просто и совершенно обыкновенно. Несколько лет назад я бродил один в развалинах Мары. Как ты знаешь, они раскинулись на большие километры. Увлеченный разнообразием развалин, я забыл о времени. Со мной были только старый бушлат и мешок, в котором лежало одеяло. Я не оставил этот груз на станции Мерв, как тогда назывался Мары. Жару я люблю. От зноя я не страдал, я, как верблюд, могу долго переносить жажду. Но я решил ориентироваться и для этого выбрал большую, довольно разваленную веками стену и полез на нее. Из-под моих ног сыпались куски древней глины, вставали целые столбы песчаной пыли. Подъем был легкий и не представлял никакой опасности. Я влез на самый верх стены. Тут присел отдохнуть и окинуть глазом простор развалин. Я, как мы сейчас, погрузился в раздумье и сидел довольно долго. Потом решил, что надо тем же путем сойти со стены. Я стал спускаться. Пыли было меньше, я спускался осторожно. Из-под ног летели катышки глины и разбивались где-то внизу. Вдруг я услышал странный звук, который заставил меня остановиться. Если бы меня попросили нарисовать этот звук, то я нарисовал бы узкую бледно-голубую полоску, которую сверху донизу пересекала полоска стального, острого, угрожающего цвета. Что-то ледяное было в этом шипящем предупреждении. И сейчас же вслед за звуком ниже меня встала какая-то палка, чуть покачивая своей верхушкой.

Зной достиг высшей силы, и за минуту до этого я был мокр, как мышь, но сейчас холодный озноб прошел по всему телу. Передо мной, ниже меня, вставала самая страшная гадина этих мест — кобра пустыни, отличающаяся от своих индийских сестер только тем, что у нее нет того капюшона, который те раздувают. После ее укуса человек, которому не оказана немедленная помощь, живет чрезвычайно мало. Если бы я погиб от этой проклятой гадины в этих развалинах, шакалы бы здорово поужинали и позавтракали, и никто бы не мог сказать, куда пропал одинокий пассажир, сошедший, никого не предупредив, на станции Мары одним августовским утром.

Что мне было делать? Я сразу вспомнил, что эти гады любят тихую семейную жизнь и их здесь не меньше двух, а то и целая семейка. Путь в эту сторону стены мне был отрезан. Я поднялся снова на стену и в грустном раздумье, как мы сейчас, прошелся по этому остатку древней истории, но это не могло меня утешить. Со всеми предосторожностями я спустился с другой стороны и, не доверяя самому пыльному бугорочку, шел в холодном поту весь путь до Мары… Вот почему я тихо смеялся, когда мы дошли до гибели владык…

Луговской развеселился и стал искать кобр в окрестных кустах. Но только маленькие ящерицы живо удирали во всех направлениях. Тогда он сел и сказал, смотря в пустынную даль:

— Ты знаешь, этот человек, которого считают фантастом, прав, по-моему. Вода пересечет пустыню, начав свой путь именно отсюда. Тут много старых, брошенных русел, тут когда-то бежали большие потоки, которые исчезли, когда исчезли люди, населявшие эти земли. Вот было бы здорово проехать отсюда в Мерв на моторной лодке! Я должен тебе признаться, что Туркмения глубоко запала в мое сердце. Я чувствую ее все больше и глубже. Тут будут великие дела.