— Это играет хорошенькая женщина, — сказал Володя, — она прелестно играет…
— Откуда ты знаешь, что это играет не ее бабушка или дядя, бывший профессор консерватории?
— Когда мы еще только подходили, я видел, она высунулась в окно… Я зайду…
— Ну, — сказал я, — заходи. Я подожду пять минут, и, если ты не появишься снова, я уйду домой, запомнив на всякий случай номер дома… Приключения бывают разные…
— Хорошо, — сказал он, — я пойду один…
Музыка смолкла. Он позвонил. Кто ему открыл, я не видел. Наступила тишина. Потом снова начали играть. Я взглянул на номер дома и пошел к себе в гостиницу. Володя явился поздно, веселый, какой-то сосредоточенный, сказал:
— Все было хорошо. Я провел хороший вечер. Ты что-то хочешь спросить?
— Да, — сказал я. — Во-первых, кто играл — бабушка или дедушка, а во-вторых, что играли из Шуберта…
Он усмехнулся, подняв свои немыслимые брови, за которые его прозвали бровеносцем, и ответил:
— Играла внучка. «Ночную песнь странника»…
На другой день он разбудил меня раньше обычного. Когда я приподнялся на кровати, он приложил палец к губам. И сделал жест, предлагающий срочно одеваться. Я оделся как на пожар. Очень большая комната, в которой, как в палате, стояли все кровати нашей писательской бригады, выходила окнами на широченную террасу, обходившую все здание гостиницы. Мы подошли к окну и остановились, смотря с удивлением на уже знакомую нам террасу. Она вся была уставлена кроватями, и все кровати были заняты. Спящие накрылись одеялами с головой, и только по глухим очертаниям можно было догадываться, что здесь расположилось смешанное общество.
— Парашютный десант? — пытался я сострить.
Но Володя засмеялся.
— Не отгадаешь. Здесь еще не все. Это нам на радость.
— Не понимаю…
— Вчера поздно вечером приехал цирк. Цирк шапито. Звери и люди, боги и демоны, наездницы и укротительницы, чемпионы мира! Здорово?
— Здорово, — сказал я. — А где же они будут представлять? В Чарджоу, насколько я знаю, нет цирка. И театра нет!
— Это шапито. Они расположатся где-нибудь за городом. Подожди, дай им выспаться — и мы все узнаем.
Через несколько часов Володя уже знакомил меня с миловидной девушкой, напоминающей кубанскую казачку.
— Инесса де Кастро! — сказал он. — Познакомьтесь — это жюльверн старший!
Девушка смеялась и приглашала нас в цирк. И мы пошли в один из вечеров, когда уже ничего нельзя было делать, тем более что во всем городе погас свет. Мы пошли всей компанией в цирк шапито.
— Как же они будут представлять без света? — спрашивали мы.
— У них есть лампы, а потом без света таинственней…
Цирк шапито помещался на окраине. Он был воздвигнут на площадке, окруженной с четырех сторон невысокой стеной. Через эту стену сигали безбилетные мальчишки, которые тут же излавливались и изгонялись в темноту. Но они с ловкостью ящериц снова появлялись на стенке, и, конечно, самые упорные проникали и внутрь цирка, несмотря на весь строгий контроль.
Много я видел цирков, но такого еще не довелось увидеть. Освещенная керосиновыми лампами арена действительно была погружена в таинственный полумрак. В этом полумраке наша знакомая Инесса де Кастро, она же Аграфена Грушко, лихо прыгала на старого гунтера, и танцевала на нем, и посылала воздушные поцелуи в публику. Публика тоже была не совсем обыкновенной. Так как мы купили билеты в ложу и так как никаких лож в помине не было, то быстро отгородили веревкой наши стулья, и это уже называлось ложей. Зрители сидели на стульях, на табуретках, на ящиках из-под пива, на скамейках, а сзади этих привилегированных мест просто толпились женщины и мужчины, туркмены и русские и все другие народы, причем простота нравов была классическая. Я слышал, как одна женщина сказала местному сторожу: «Прибавь света в лампе, я сейчас ребенка буду кормить!» И он покорно выполнил ее просьбу.
Наездник в папахе со страшным криком проносился на лошади по арене, и там, где по программе нужно было стрелять сквозь бумажный обруч и гасить пулей огонь свечи, прикрепленной на железной полосе, позади обруча, он с ревом протыкал бумагу дулом огромного флибустьерского пистолета и одновременно с выстрелом тушил свечку ударом пистолета, что вызывало необычайный восторг зрителей.
— Бис! Браво! — кричали со всех сторон, и он повторял номер, сам удивляясь своей точности, — как он ловко ударял по свечке пистолетом. Но когда он стал мазать, номер прекратили, и он ушел под гром аплодисментов.
Выходил клоун, рассказывавший анекдоты, бороды у которых стлались по арене. Но он бесстрашно и долго рассказывал, и под конец его стал бить другой клоун, и наконец они ушли, обнявшись и неизвестно почему рыдая на весь шапито.
Номера сменялись быстро, но все ждали коронного номера программы — укротительницы страшного удава.
Перед этим объявили перерыв, изгнали несколько безбилетных мальчишек и вывели одного пьяного, который начал громко храпеть, пристроившись прямо на земле, за рядами стульев.