–
Дул ли ветер? Продвигались ли они вперед? Звуки с земли прекратились. Тишина окутала их, как одеяло.
– Кажется, снижаемся, – произнес Милан через некоторое время.
В отдалении загорелся яркий свет. Это прожектор прочесывал небо.
– Они ищут нас.
Черный шар в черном небе. Пускай ищут.
А затем раздался шквал выстрелов.
– Sacrebleu! – Пуля просвистела у Кати над ухом.
– Ты цела?
– Да.
И все же Кате не было страшно. Она могла упасть на сотню футов вниз и разбиться насмерть. Ее могли расстрелять из пулемета. Она могла провести остаток жизни в советском лагере. Но небо забирает страх. Она знала одну смерть – свои воспоминания о смерти Элоизы. Но даже одной смерти было более чем достаточно. Она отбила у Кати всякое любопытство к вопросу и вместе с ним, как ни странно, страх.
– По нам попали, – крикнул Милан. – Выстрелы зацепили шар.
Они падали. Воздух стремительно сочился под оболочку воздушного шара.
– Отстегнись и держись крепче. Похоже, придется прыгать и бежать.
Катя завозилась с карабином. Воздушный шар начало мотать. Полоса бумаги оторвалась от оболочки и разматывалась, как змеиная кожа. Катя уже видела оголенные проволочные обручи, которые гнулись от тяжести. Сетка расходилась по швам. Они падали все быстрее.
Может, вот она. Может, это смерть. Может, долгая череда ее воспоминаний подошла к своему логическому завершению. Если так, значит, так тому и быть. Она видела много смерти. Катя подумала о Ярославе на прешово-попрадской дороге.
– Держись крепче. Я люблю тебя, – крикнул Милан.
– Я тоже тебя люблю.
Они вращались вокруг своей оси. Шар неумолимо кружило и кренило. Где-то, далеко-далеко, все еще слышался стрекот стрельбы. «Отпускай», – подумала она. Это перестало быть похоже на детские качели. Ветер свистел у нее в ушах.
Отпускай.
Ее пальцы разжались, и она упала.
Часть вторая
Пятая заповедь
1
Материнская линия Кати Гашек
«Как это работает? – недоумевала Катя. – Почему эти воспоминания так упрямо переносятся из поколения в поколение?»
Она просыпалась до рассвета, пока Милан, чуть приоткрыв рот, сопел рядом с ней, еще не готовый встречать новый день; и если бы она разбудила его и спросила о том, что ему снилось, он рассказал бы ей что-нибудь чудное и фантастическое. Его сны состояли из обрывков фантазий, как разбившееся на осколки зеркало, отражающее реальные образы, но смешивающее их с вымыслом.
– А тебе что снилось? – спрашивал он потом. – Где ты пропадала, пока я спал?
Она воспринимала свои минувшие жизни как ленту дороги, которая вилась меж далеких холмов и уводила вдаль, исчезая из виду и появляясь снова, проносясь мимо знакомых вех, ныряя в длинные темные туннели и снова выныривая на солнечный свет. Поначалу ей с трудом давалось видеть лица в своих воспоминаниях, чувствовать родство с женщинами из снов, родство этих женщин друг с другом, улавливать логику и последовательность событий, причины и следствия, рождения и смерти; но мало-помалу дорога в ее сознании оформилась в единое полотно. Она жила и переживала заново, день здесь, неделю там, год где-нибудь еще. Она выучила имена, места и истории. Время от времени она называла их призраками – женщин, населявших ее сны, – но в глубине души никогда не считала их таковыми. Более того, в какой-то момент она пришла к пониманию, что это