МОБ

Сегодня мне впервые за долгое время приснился сон. Не могу точно сказать насколько он связан с воспоминаниями, но правдоподобность моей истерики, с которой начинался практически каждый прием пищи, зашкаливала. Даже любимая синяя тарелка не могла привнести в него хоть каплю радости. Мерзко булькающее нечто мертвой хваткой цеплялось за ложку, и просто не позволяло себя пережевывать. То, что оно было живым я знал наверняка, но черви одно, а этим и мужиков в кормильне не пичкали даже в самое тяжелое время.

На протяжении всего сна я хотел обернуться, увидеть мамино лицо, может, обнять ее, но мигом сменяющие друг друга блюда насмерть приковывали внимание.

– Ты должен это съесть! В этой еде сила, слышишь? Будешь самым большим и смелым!

– Почему ты сама это не ешь?! Не буду! – заливался я слезами.

– Иди сюда, – почувствовал я мамину руку на предплечье.

Она нежно потянула меня к большому пыльному зеркалу. И я увидел маму. Из-за слоя серости на нем, ее кожа казалась еще тусклее, но была идеально ровной. Я почти не видел ее лица, для этого бы мне пришлось сломать себе шею, и запрокинуть голову навзничь. Ведь я в семь лет едва доходил ей до колена. Сейчас я бы все отдал, чтобы остаться таким же мелким и в любой непонятной ситуации с легкостью прятаться под юбку.

Мамины мощные руки пестрели разноцветными татуировками, в которых я всегда видел разное. Иногда мне казалось там разворачивалось ожесточенное сражение, иногда лисы загоняли зайца, иногда был яркий закат или щемящее сердце полнолуние. Я был настолько мелким, что она с легкостью садила меня на плечи и периодически об этом забывала.

– Видишь? Ты мал и слаб! Если хочешь быть как мама, нужно кушать, что она дает. Как ты будешь меня защищать, когда вырастешь?

Я молча хныкал, одновременно побарывая в себе отвращение и молясь. Почему она считала, что в этом бульоне на мерзости и гнили я смогу вырасти таким же крепким как она?..

Мне всегда казалось, что меня к чему-то готовят. Бесконечная учеба и отравления, нравоучение, этикет, будь он проклят. Временами, я думал мама живет в каком-то другом мире, где все это нужно, я же половину смело пропускал мимо ушей.

Сон прервался, стоило мне почувствовать на загривке крепкий мамин хват.

Не в силах заснуть вновь я подошел к самому дальнему углу хижины, где у нас и по сей день стояло зеркало. Поросль мха уже начинала его заволакивать. Из небрежно прибитых к полу досок к потолку тянулись колючие темно-зеленые лианы, обвивая сбитые края некогда полированного стекла подобно рамке. Сейчас я видел в нем только свою тень, и она едва пересекала середину. Я бы переживал по данному поводу, если б не все мужики в нашем поселении были такими рыхлыми. Отчего-то только кухарки отличались габаритами. Может их по этому принципу и брали на кухню? Или они в постоянном контакте с едой такими становились…

Я попытался очистить участок зеркала, сопроводив этот процесс приятным скрежетом кривых когтей. И даже вошел во вкус. Почему-то все хижины в нашей деревне были больше, чем нужно. Ладно женщины крупные, но их не так и много, около тридцати, а в итоге даже на моей кровати уместилось бы семь меня. Мама перекочевала поближе к кухне, когда мне стукнуло пятнадцать, понятное дело, кровать осталась, но мать Арты была ростом с меня, а кровать у них дома такая же…

До потолка я не достану и встав на стул, который будет стоять на столе! И зеркало, казалось, упиралось в крышу. Мать откуда-то его притащила, когда мне было лет пять, соседи еще долго удивлялись зачем оно ей так нужно и откуда вообще взялось. Мне оно всегда казалось лишним, ибо в отличии стола, стула и кровати не имело практического применения, а больше в хижине ничего и не было. Свеча стояла на подоконнике, но когда я ее последний раз жег и не вспомню. По ночам на частоколе всегда жгли факелы, а мое единственное окно выходило аккурат на него и дорожку, прямиком ведущую к площади.

Сейчас на меня с любопытством смотрело зеленое, слегка сморщенное тело. Я никогда не считал себя красавцем, но под стандарты подходил с запасом. Уши были одинаково остры, и вздымались над блестящим черепом на четыре пальца. По расположению бровей я мог представить, что коль доживу до старости, они будут вполне сносно спускаться к ключице. Горбинка на носу куда-то испарилась, я бы предположил, что жиром заплыла, но судя по явно торчащим под жилеткой ребрам, маловероятно такое кривое жирораспределение. Если бы сейчас сзади кто-то вывесил эту светящуюся ерь, я, кажись, просвечивал бы насквозь, и был уж точно похож на изумрудный осколок.

Почесав половые доски когтями на ногах, я невольно вспомнил свою последнюю обувь, а именно обрезанные спереди ботинки, намекающие на так модные у женщин сандалии. Ненавидел обувь сколь себя помню, и благо на этой бесполезной части моего гардероба мать не настаивала.

Вообще, чем-то мы похожи на людей. Нос с ушами поменьше, тело побольше, немного шерсти и муки на кожу и вуаля! Не отличить. Да и вообще эльфы с людьми вроде стоят у истоков одного племени. Видимо, что-то потом пошло не так. У людей.