Моби Дик, или Белый Кит

Постой-ка, Измаил, как же так? Откуда же ты, простой гребец на вельботе, можешь знать о том, что сокрыто у кита в глубине? Или ученый Стабб, взгромоздившись на шпиль, читал вам лекции по анатомии китообразных? и демонстрировал аудитории, подняв при помощи лебедки, образец китового ребра? Объяснись же, Измаил. Разве ты можешь разложить у себя на палубе взрослого левиафана, как раскладывает повар на блюде жареного поросенка? Ведь не можешь, верно? До сих пор, Измаил, ты правдиво рассказывал о том, что видел собственными глазами; но теперь остерегись, ты присваиваешь себе исключительное право Ионы — право говорить о стропилах и балках; о прогонах, коньковом брусе, лагах и пилястрах, составляющих каркас левиафана; а также, быть может, о мыловарнях и маслобойках его внутренностей.

Я признаю, что со времен Ионы мало кому из китобоев удавалось проникнуть глубоко под шкуру взрослого кита; однако мне была дарована счастливая возможность изучить его анатомию в миниатюре. Однажды на палубу корабля, на котором я плавал, был целиком поднят маленький теленок кашалота — ради мешка, или торбы, из которой изготовляются ножны для лезвий гарпуна и остроги. Уж не думаете ли вы, что я упустил такой случай и не воспользовался ножом и резаком, чтобы сломать печати и прочесть все, что содержалось в этом юном кашалотике?

А что касается точных сведений о костях левиафана в его полном, гигантском развитии, то этими сведениями я обязан моему ныне покойному царственному другу Транко, царьку острова Транке, из группы Арсакид. Как-то, много лет тому назад, когда я ходил на торговом судне «Алжирский бей», на острове Транке меня пригласил властитель Транко на Арсакидские празднества в свою уединенную виллу в Пупелле; это была приморская долина неподалеку от Бамбукового городка, как называли наши моряки его столицу.

Мой царственный друг Транко, одаренный среди иных достоинств горячей любовью ко всевозможным варварским диковинам, собрал у себя в Пупелле все необычайное, что только могли создать самые изобретательные из его подданных, — куски дерева, покрытые замысловатыми резными узорами, граненые раковины, инкрустированные копья, драгоценные весла, пироги из ароматического дерева, а также все те природные чудеса, что вынесли на его берега исполненные должной почтительности и богатые чудесами морские волны.

Среди этих последних самое видное место занимал огромный дохлый кашалот, которого после одного особенно долгого и свирепого шторма нашли выброшенным на берег, — голова его пришлась под кокосовую пальму, чьи пышные плакучие побеги казались его изумрудным фонтаном. Когда гигантская туша была освобождена от своих безмерно толстых покровов и солнце высушило обнаженные кости, скелет с вящими предосторожностями перенесли в Пупеллу, и он лежал под величавыми пальмами, словно под высокими сводами зеленого храма.

Его ребра были увешаны боевыми трофеями, позвонки изрезаны загадочными иероглифами арсакидских летописей; в черепе жрецы поддерживали неугасимый ароматный огонь, будто бессмертная китовая голова вновь выпускала к небесам свои туманные фонтаны, а ужасная нижняя челюсть была подцеплена к ветке и раскачивалась над молящимися, наподобие меча на волоске, который некогда так запугал Дамокла.

Это было дивное зрелище. Роща была зелена, точно мох в Льдистой долине, деревья стояли высокие и надменные, впитывая жизненные соки; щедро воздающая почва лежала внизу, точно ткацкий станок, на котором натянут пышный ковер; и побеги ползучих лоз составляли в ней фон, а живые цветы — узор. Все деревья, все их отяжелевшие ветви; все кусты, все папоротники и травы; полный зовами воздух — все было охвачено неустанным движением. Великое солнце в кружеве листьев казалось ткацким челноком, плетущим неувядаемую зелень. О ты, усердный ткач! невидимый ткач! — остановись на мгновение! — только ответь мне! — куда течет твоя ткань? какой дворец предназначена она украшать? к чему все эти неустанные труды? Отвечай, ткач! — задержи свою руку! — одно только слово! Нет. По-прежнему снует уток, по-прежнему плывут со станка узоры; и струится неизбывным потокам цветастый ковер. Бог — ткач, он знай себе ткет; и стук и гуденье станка оглушают его, так что он и не слышит голоса смертных; и нас, кто глядит на станок, тоже оглушает его стук и гудение; и лишь удалившись, услышим мы тысячи затерянных голосов. Ведь именно так и происходит на всех настоящих фабриках и заводах. Слова, которые неслышны подле крутящихся валов, эти же самые слова отчетливо звучат за стеной, вырываясь наружу из открытых окон подвала. Этим путем было разоблачено немало злодейств. Так будь же осторожен, о смертный! ибо пока гудит и грохочет мировой станок, могут быть подслушаны издалека твои самые сокровенные мысли.