Мобилизованная нация. Германия 1939–1945

Чтобы заставить русских говорить, их без еды и воды привязывали к столбам, оставляя стоять около ротной кухни на всю ночь. Один пленный с выбитым в перестрелке с немецким патрулем глазом не выдержал мучений и отвел полицейскую роту в село, где скрывались партизаны. Однако немецкий капитан оказался слишком неподготовленным, не сообразив окружить населенный пункт полностью, и Герман видел, как дюжина партизан утекла в относительно безопасный для себя лес. Войдя в село, немецкие полицейские принялись развешивать плакаты с уверениями, что немцы пришли не как завоеватели, а как освободители: «За мародерство – расстрел». Это как будто заставило селян поверить чужакам, и одна женщина поставила на огонь большой чугунок с яйцами на всю роту, тем временем прочие принесли крынки молока и соленые огурцы. Несмотря на ободряющие плакаты, капитан прогулялся по избам, не отказав себе в удовольствии разжиться патефоном, мол, «искал такой целую вечность», а заодно прихватил рулон ткани. Герман Гишен опасался, что такой резкий контраст между обещаниями на плакатах и поведением руководства бросит на него неприглядную тень, но все-таки продолжал гордиться своей миссией и полагал, будто их и дальше станут приветствовать с восторгом: «Народ так запуган и порабощен… что радуется избавлению… и в самом деле видит в нас настоящих освободителей»[357].

Вскоре после начала кампании в СССР Гишен рассказал домашним о виденной им «женщине с пушкой»: «Личность лет двадцати, темная и отталкивающая, в военной форме и в сапогах… Ужасно, что женщины доходят до такого». Он не сомневался, когда писал домой, что сослуживцы расстреляют ее; один из них, бывший парикмахер, успел превратиться в «эксперта по убийствам». Они сфотографировали женщину. Как некое коммунистическое извращение, противное естественной женской природе домохозяйки, военнослужащие женщины в Красной армии выступали словно наглядным примером жестокой, необузданной женщины степей и поражали немцев. Уже в июле в новостном ролике, скользя по колоннам советских пленных, объектив выхватил лежавшую на земле русскую женщину – «большевичку с огнестрельным оружием в военной форме», как подчеркнул голос за кадром. Именно на ней, а не на других военнопленных, пусть и таких, в ком просматривались «азиатские» черты, сосредоточилось основное внимание – зрительская аудитория немецких кинотеатров так живо обсуждала ее потом. Приговор звучал обычно так: «Подобные существа не имеют права на жизнь»[358].

Герман Гишен вовсе не был жестоким человеком с садистскими наклонностями. На самом деле его скорее можно назвать довольно щепетильным. Ему удавалось избегать присутствия на казнях на протяжении первых четырех месяцев участия в кампании, хотя он передавал Ганне подробности, полученные от товарищей. Осознавая собственные слабости, он с восхищением описывал жене подвиги одного из солдат, «любителя побаловаться пистолетом», застрелившего трех гражданских на виду у всей роты. Когда Гишен наконец увидел казнь, его поразило то, как стояли жертвы – в полный рост и прямые, точно деревья. «Все происходило очень быстро, – рассказывал он. – Мы посмотрели спектакль, а потом вернулись к работе, точно ничего и не случилось». Далее следовали обычные оправдания: «Партизаны – враги и негодяи, они должны исчезнуть». Прошло еще четыре недели, и он уже акклиматизировался достаточно для того, чтобы снимать казнь восьмерых партизан[359].

Люди вроде Гишена, с одобрением писавшие об убийствах евреев, цитируя нацистские лозунги в письмах к семье, похоже, все-таки составляли незначительное меньшинство. Изучение писем немецких солдат показывает, что упоминание евреев либо вовсе отсутствует, либо проскальзывает мимоходом – о еврейских гетто, принудительном труде и конфискациях имущества если и говорится, то между прочим. В письмах к домашним Гельмут Паулюс вообще молчит о подобных вещах. Один-единственный раз во всей тысяче уцелевших писем к респектабельной семье отца-врача в Пфорцхайме Гельмут касается темы евреев в первую неделю кампании, когда отмечает, что 28 июня 1941 г. его полк обустроил штаб на еврейском кладбище. Дальнейшая немота его на данную тему кажется слишком подозрительной или по меньшей мере неестественной[360].