Мобилизованная нация. Германия 1939–1945

Подобная неразговорчивость участников похода не мешала просачиваться в Германию вестям о событиях на востоке. Умолчание свидетельствует о моральных границах того, что мужья решались открыть женам, а если все же делились с ними, как тот же Герман Гишен, то просили не говорить детям. Такая семейная цензура работала отлично от функционировавшей довольно поверхностно цензуры военной, сотрудники которой залезали наугад в дивизионные мешки с почтой, вымарывали какие-то выдержки из писем и ежемесячно отсылали куда следует рапорты о состоянии боевого духа личного состава, помогая командирам инструктировать солдат о том, что нужно, а чего не нужно рассказывать близким на внутреннем фронте. Но новости утекали, точно песок сквозь пальцы, разносимые солдатами, возвращавшимися домой в отпуск; играли свою роль слухи и фотопленки со снимками, которые отсылались с фронта в рейх для проявки. Солдаты, офицеры, даже полицейские чиновники, проезжая по Германии, зачастую довольно откровенно беседовали с незнакомцами в поездах. Тем летом описания массовых расстрелов даже попали в сборник солдатских писем, напечатанный по заказу Министерства пропаганды[361].

На Восточном фронте солдаты по-разному привыкали к массовым убийствам. Включались личные моральные и психологические заслонки и механизмы блокировки от воздействия происходящего вокруг. Отдельным личностям и малым подразделениям выпадала разная судьба – кому-то доставалось больше, кому-то меньше того или иного опыта. Тут встречались всевозможные варианты, особенно если сравнивать фронт и тыл. На передовой в механизированных частях, как формирование того же Фрица Фарнбахера, случались выборочные убийства комиссаров и военнопленных еврейской национальности; горели деревни и села, но все пролетало мимоходом – очень скоро часть вновь приходила в движение и шла дальше. Такие как Гельмут Паулюс, Вильгельм Мольденхауер и Ганс Альбринг, следовавшие за авангардом или дислоцированные в тылу, видели больше. В преддверии вторжения командир 43-го армейского корпуса генерал Готхард Хейнрици, истово верующий лютеранин, выполнял приказы об уничтожении «еврейских комиссаров», полагая, будто фронт окажется лучше защищен свирепствующим в тылу «превентивным террором». Именно там, в отдалении от передовой, бушевали вакханалии массовых убийств[362].

Когда 221-я дивизия безопасности утром 27 июня 1941 г. занимала Белосток, пустынные улицы встречали оккупантов полным молчанием. Как следует нагрузившись спиртным, пятьсот солдат 309-го батальона полиции принялись наугад палить по окнам, потом согнали сотни мужчин-евреев в синагогу и подпалили ее. Огонь распространился на другие здания, вследствие чего выгорела значительная часть городского центра. Некоторые офицеры вермахта вмешались, спеша остановить произвол и насилие, а дивизионный командир генерал Иоганн Пфлюгбайль сильно разозлился, поскольку командир полицейского батальона напился и не смог отрапортовать как положено. Однако Пфлюгбайль совершенно четко продемонстрировал свои симпатии. Когда несколько евреев бросились перед ним на землю с мольбой о защите, а один из полицейских расстегнул штаны и помочился на них, генерал Пфлюгбайль попросту удалился. Впоследствии он попытался выставить в лучшем свете причины резни 2000 евреев и произвел награждение некоторых полицейских[363].

Расовое насилие часто приобретало еще и сексуальную составляющую. 29 июня немецкие войска вступили в столицу Латвии Ригу, и один очевидец сообщал, что офицеры полка из Баден-Вюртемберга тотчас устроили попойку, на которую «силком пригнали несколько десятков еврейских девушек, заставили раздеться догола и в таком виде петь и плясать. Многие из несчастных женщин, – продолжал он, – были изнасилованы, а потом выведены во внутренний двор и застрелены». Свободные от жесткого контроля, введенного для них в оккупированной Западной Европе, солдаты на Восточном фронте могли – и совершали – безудержное сексуальное насилие без всяких последствий для себя[364].