На другом конце Восточного фронта Альберт Йос с товарищами окопались вблизи побережья Финского залива. Крестьянский сын, ходивший в школу до 13 лет, Йос начал вести дневник с момента призыва 28 августа 1939 г. Он хотел стать хроникером своей войны «как храбрая личность, готовая все отдать и сделать ради любимой Родины». Привыкший к нелегкому труду в сельском хозяйстве, он без сложностей справлялся с задачами во время прохождения боевой подготовки, радуясь тому, что Имперская служба труда и армия вырвали его из закрытого и авторитарного мира сельских старейшин. Почти сразу после поступления в действующие войска в составе группы армий «Север» в середине октября 1941 г. Йос стал свидетелем казни через повешение «двух комиссаров», которые подорвали воинский эшелон. Они стояли в кузове грузовика с накинутыми на шею петлями, пока тот не тронулся. «Что меня больше всего шокировало, – отметил Йос, – так это поведение детей, которые не только играли поблизости от повешенных, но и даже спокойно подходили к ним»[410]
.Очутившись на Восточном фронте, рота Йоса получила приказ сменить в неглубоких окопах в 20 километрах к западу от Стрельни вымотанный боями полк из Восточной Пруссии. Здесь задача пехоты состояла в обеспечении прикрытия тяжелой артиллерии, дислоцированной для обстрела советской морской базы в Кронштадте. Трое суток напролет Йос с товарищами вгрызался в жесткий грунт, чтобы вынуть 60 кубометров земли и построить землянки, где они зажили, «точно сельди в бочке», на нарах на четверых и даже нашли небольшую стеклянную дверь, прикрывавшую от задувавшего ветра. Расположенный поблизости лес кишел снайперами, и близкий друг Йоса погиб, словив пулю ртом. Ухала тяжелая артиллерия, а советская пехота то и дело переходила в атаку; немецкая рота тоже не сидела на месте, но окапываться всякий раз становилось все труднее, и приходилось взрывать «окаменевшую, промерзшую землю ручными гранатами»[411]
.А между тем неприятель упорно преграждал дорогу на Москву. После ожесточенных боев лобовой штурм Тулы окончательно провалился. У 4-й танковой дивизии осталось только двадцать пять танков; транспортной техники остро не хватало. В отсутствие защищенных позиций и почти или вовсе без укрытий для личного состава болезни быстро выкашивали ряды солдат и офицеров. «В целях сохранения немецкой крови» командование 2-й танковой армии делегировало дивизиям право использовать при проделывании проходов в минных полях вокруг города советских военнопленных. С сокращением парка тяжелого оружия потери в 4-й дивизии ощутимо росли. Гейр фон Швеппенбург, командир 24-го моторизованного армейского корпуса, оказался вынужден доложить Гудериану, «что личный состав вымотан, а матчасть изношена до предела». В официальном боевом журнале 2-й танковой армии все выглядело еще менее радужно, поскольку фиксировались уже первые признаки сомнения у военнослужащих: «Солдаты измотаны, утомлены до крайности холодом и боями. Они хотят точно знать, чего ждать дальше»[412]
.1 ноября Фриц Фарнбахер испытал шок при виде тяжелораненого русского бойца, лежавшего на обочине шоссе и бившегося в предсмертной агонии. «Ни у кого на него нет времени; как ужасно оказаться раненым врагом!» – заключил молодой лейтенант. 20 ноября железо нашло его близкого друга Петера Зигерта. Они сделались неразлучными приятелями еще летом. И теперь, когда друг умирал на руках, оба не могли думать ни о чем ином – каждый вспоминал мать: «Все было пустым, все вокруг меня – таким бессмысленным». В 14:00 пополудни Зигерт умер, и Фарнбахер чувствовал себя так, «будто часть его самого ушла вместе с ним – как в песне Уланда[413]
: “Ich hatt’ einen Kameraden”»[414].Не сумев захватить Тулу, 4-я танковая дивизия заняла расположенный юго-восточнее шахтерский городок Сталиногорск (ныне Новомосковск). Дивизионное командование относилось к мирному населению с ненавистью и презрением, окрестив их «самым мерзким гнездом рабочих, когда-либо виданным в Советском Союзе». Впервые дивизия приняла на себя функции оккупационных войск. Солдаты более не разделяли личный состав окруженных частей Красной армии, необученных местных ополченцев, гражданских и партизан. Они быстро освоились с «полицейскими методами» при получении разведданных и приняли на вооружение тактику «грязной войны», основанную на доносах, допросах и избиении. Некоего прораба изобличили в ведении полевой подготовки среди населения и в обучении жителей стрельбе. У другого нашли взрывчатку – он получил задание подорвать шахту; жена и сын, как говорили, помогали ему. Как в том же Киеве, немцы не видели разницы между рабочими, готовыми сотрудничать из желания выжить, и опасными «красными»[415]
.