Мобилизованная нация. Германия 1939–1945

Вопросами питания занимался доброжелательно настроенный офицер, ветеран Первой мировой войны. Слишком старый для службы во фронтовых частях, Конрад Ярауш в письмах домой красноречиво описывал маховик разворачивавшейся на его глазах катастрофы. Готовили еду в старых топливных бочках. Посуды остро не хватало, и многим пленным красноармейцам приходилось вместо мисок пользоваться пилотками и фуражками, удерживавшими, по всей вероятности, только половину выдававшегося им жидкого супа. В самый пик притока пленных после сражения под Брянском Конраду Яраушу в его отделении Дулага № 203 приходилось кормить по 16 000–18 000 человек в день. Всего пять немцев занимались административными вопросами и кухней, плюс к тому восемь охранников, как рассказывал он другу Вернеру Гассу: «И можешь представить себе, что приходилось еще бить и стрелять… чтобы просто навести порядок вокруг кухни». Когда численность отправленных в более крупные лагеря дальше на западе стала превышать новые поступления, количество снизилось до 6000, и Ярауш с чувством облегчения написал жене: «Мне не приходилось уже играть роль полицейского так часто, и не надо было никого колотить резиновой дубинкой или приказывать расстрелять кого-нибудь. Тем не менее хватало и много чего отвратительного». Несмотря на все препятствия, он и другие офицеры из числа «стариков», в которых «осталась еще пока старомодная человечность», смогли наладить выдачу еды дважды в день – и это перед лицом сопротивления лагерной инспекции[399].

Ярауш собрал вокруг себя активных пленных, которым поручил кухни, взамен предоставив привилегию доступа к еде. Ярауш раздавал им сигареты, а военнопленные в ответ заботились и о нем, обеспечивая его дважды в день супом, сдобренным молоком или сливками, и куриными яйцами – до четырех в день, даже когда их не хватало. Он осознавал пользу от фуражирских рейдов более «беспощадных» товарищей, прибегавших к реквизициям провианта у местных крестьян. Нападений партизан опасаться не приходилось, поскольку, как уверял жену Ярауш: «Тут все тихо. Эсэсовцы метут чертовски чисто». Мягкий по характеру преподаватель религиоведения и противник нацизма из Магдебурга, Конрад Ярауш относился к советским военнопленным скорее с любопытством, чем с враждебностью. Вооружившись букварем, он принялся изучать русский и нашел для помощи в освоении языка образованного пленника[400].

В начале ноября приехали эсэсовцы из айнзацкоманды с целью прочесать лагерь на предмет поиска военнопленных и гражданских лиц еврейской национальности. Некоторых расстреляли в подвале цементного завода. В письмах домой Ярауш только намекал на подобные вещи. Когда его учителя русского выявили и разоблачили как «наполовину еврея», офицер не рассказал жене Шарлотте о его судьбе, но упомянул о «евреях босиком в снегу» и добавил: «Случилось кое-что тяжелое, что я не мог предотвратить и что оставило по себе горький след. Но это со слов других». Через два дня тон его зазвучал более оптимистично. Речь зашла о новом учителе – москвиче и, как и сам Ярауш, преподавателе в возрасте за сорок. Человек этот вслух читал рассказ Тургенева, и, внимая ему, Ярауш чувствовал: «Я словно бы прикоснулся к душе этой страны, к тому, как она видит и познает себя». Подобно Гансу Альбрингу, Ярауш проникался русской культурой и одновременно испытывал ощущение, будто имеет дело с «наполовину детьми». Видя, как ужасно страдали люди под большевистской тиранией, он чувствовал обязанность распространять среди них Евангелие. Обращаясь к товарищам среди членов Ассоциации Мартина Лютера, Ярауш объяснял им: «Мне бы хотелось верить, что русский народ, который так твердо держался своего Христа, сумеет еще очень многое сказать нам, христианам, в ближайшие годы, когда заклятие [большевизма] будет разбито»[401].

Как бы ни претили ему жестокость и бесчеловечность войны, Ярауш оставался верным делу немцев. 14 ноября он писал Шарлотте, рассказывая ей об обнаружении нового случая каннибализма. Из 2000 военнопленных на бывшем цементном заводе ежедневно умирали двадцать пять. Для гражданских лиц, «сверх всего прочего евреев», лишенных в мороз одежды, кроме рубашек, «пожалуй, скорее милость, если их отведут в лес и сработают, так сказать, в техническом смысле слова». Он признавался, что «можно впасть в сомнения из-за смысла всего этого, если только не слышать постоянно от русских о том, как они настрадались от большевизма». Может быть, откровенничал Ярауш с женой, это «больше убийство, чем война», но все же он просто обязан выполнять «свою часть долга»[402].