Мобилизованная нация. Германия 1939–1945

Известия о крупнейшем военном разгроме просочились в глубокий тыл, и державшийся долгое время в стороне кризис охватил немецкий внутренний фронт. К середине января 1942 г. информаторы доносили о настроениях населения и об утрате у него доверия к германским СМИ. К августу многим стало понятно, что СССР оказался «невероятно стойким противником», непохожим на нарисованные пропагандистами картины с не желающими воевать массами, насильно гонимыми в бой большевистскими комиссарами. Советское контрнаступление, развернувшееся как раз тогда, когда на внутреннем фронте уже ожидали вот-вот услышать новости о падении Москвы, застало врасплох решительно всех. Немецкому обществу понадобилось время для осознания размаха катастрофы. Только после изданного Гитлером 16 декабря приказа о запрете дальнейшего отступления[469] люди в недоумении начали спрашивать себя и друг друга о том, что же все-таки произошло. В январе многие уже осознавали провал замыслов Верховного главнокомандования. Всегда антимилитаристский по настроениям рабочий класс приветствовал отставку прусских генералов из-за «ухудшения здоровья» как поражение «реакционных» сил внутри режима. Прочие слои общества воспринимали случившееся как признак военной неудачи и некомпетентности. Появление на публике совсем недавно с позором изгнанного фельдмаршала фон Рунштедта в роли представителя Гитлера на государственных похоронах Рейхенау добавило последнюю каплю в чашу всеобщего смятения. Впервые, как отмечала СД, гражданские лица принялись с порога отметать информацию из официальных источников и сделались восприимчивыми к «слухам, солдатским байкам и высказываниям людей с “политическими связями”, военной почте и тому подобным вещам, чтобы создать “собственную картину”, в каковую зачастую вписываются самые безосновательные слухи, причем поразительным образом без всякого критического восприятия»[470].

Всегда опасаясь пропустить малейшие признаки пораженчества и революции, нацистский режим нервно реагировал на потоки жалоб, лившиеся с фронта на протяжении зимы 1941 г. Тогда как военные чиновники еще недавно пели хвалебные песни солдатским письмам, называя их «духовным витамином» для внутреннего фронта, способствовавшим укреплению «настроя и нервов», Геббельс теперь жаловался: «Воздействие писем с фронта, которое считалось чрезвычайно важным, ныне следует расценивать как более чем вредное… Солдаты наводят совершенную смуту, когда описывают огромные сложности условий, в которых воюют; нехватку зимних вещей… недоедание и перебои с боеприпасами». Геббельс требовал от военных с их Верховным главнокомандованием издать для войск соответствующие инструктивные материалы, признавая между тем, что перед лицом такого вала жалоб режим, по сути, «беспомощен». События подтвердили его правоту. Официальные «Указания личному составу войск», поступившие на фронт в марте 1942 г., побуждали военнослужащих выступать в роли пропагандистов для внутреннего фронта и помалкивать о худшем, предупреждая их: «Любой, кто жалуется и выдвигает обвинения, не есть настоящий солдат». Выборочная цензура военной почты лишь подтверждала факт: ничто не способно заставить солдат перестать писать домой о нежелательных вещах[471].

Для Гитлера и нацистского руководства подобные тенденции представляли собой темный лес и наводили на мрачные мысли о поражении Германии во время Первой мировой. В первую очередь события ноября 1918 г. рассматривались как результат надлома боевого духа и нервов, когда союзническая – особенно британская – пропаганда доказала свое превосходство над немецкой. Однако, столкнувшись с первым для себя кризисом войны, режим спутал боль, раздражение и подавленность с пораженчеством: нацисты ошиблись в расчетах относительно готовности и способности солдат и их семей выносить все новые тяготы. Военные цензоры и информаторы тайной полиции заведомо не могли не впасть в заблуждение, поскольку совершенно недооценивали степени страданий немецкого общества в ходе прошлой войны. Невзирая ни на какую монополию нацистской пропаганды, Гитлеру пришлось признаться на собрании ведущих фигур СМИ в ноябре 1938 г. в отсутствии у него уверенности, что германский народ «с его куриным сердцем» пройдет с ним вместе через горнило поражений. Действительно ли или нет его политический авторитет и власть настолько сильно зависели от череды неизменных успехов, Гитлер очевидно верил в это, когда вступил в войну. И теперь, вынужденный иметь дело с неразрешенным военным кризисом, превращавшим его преждевременную декларацию октября 1941 г. об одержанной уже победе над СССР в серьезный прокол, фюрер делал все от него зависящее для сплочения нации[472].