Мобилизованная нация. Германия 1939–1945

Всего за три дня до заявления Идена Геббельс ожидал реакции союзников с некоторой долей беззаботности, обращаясь к собранию правительственных чиновников в следующих выражениях: «Мы не можем давать ответы на эти дела… Мы не в состоянии вступать в полемику относительно этого; по меньшей мере не в мировых СМИ». Просматривая выступления в прессе нейтральных стран, а также и внутреннего фронта, Геббельс призывал к ответной кампании – немецкая пресса должна сделать упор на зверства союзников в Индии, Иране и в других местах по всему миру. Отклик получился, однако, довольно слабый. У СМИ не хватало нового материала, а немецкая аудитория не слишком демонстрировала склонность к переживанию относительно происходящего за пределами Европы, где-то там, в колониальном мире. Но нельзя сказать, будто германская пропаганда совсем провалилась. Ее утверждения о том, что союзники ведут войну только в защиту евреев, задела чувствительные струны в Британии. Когда доктор Сирил Гарбетт, архиепископ Йорка, разошелся до того, что в новогоднем послании призвал к крестовому походу во спасение евреев, это прозвучало так, будто утверждения нацистов имеют под собой почву. Даже в Британии правительство не хотело обвинений в том, что оно в долгу у евреев, поэтому освещение темы убийства евреев пошло на убыль. Отныне все связанные с геноцидом передачи с союзнической стороны всегда разбавлялись рассказами о немецких зверствах в отношении других народов, чтобы никто не мог сказать, будто дело союзников ограничивается какими-то отдельными группами, а не человечеством в целом. Карл Дюркефельден не был единственным в Германии, кто в те годы слушал Би-би-си, однако немногие его соотечественники изъявляли готовность сверять свой моральный компас с передачами вражеского радио[518].

К концу 1942 г. по всей Европе хватало источников для получения информации об убийстве евреев. Существовали сотни тысяч, а то и миллионы свидетелей расстрелов на оккупированных советских территориях, включая республики Прибалтики, и в восточных областях Польши. Не остались в тайне даже названия лагерей смерти в оккупированной Польше – Хелмно, Белжец, Собибор и Треблинка, равно как и нового лагеря в Верхней Силезии – Освенцим. Однако данные о происходившем в таких местах носили по-прежнему отрывочный характер.

В Померании, в оккупированной Польше и в Советском Союзе по дорогам во множестве разъезжали подвижные душегубки с выведенными в фургоны выхлопными трубами. В Померании ими пользовались уже в 1939–1940 гг. для уничтожения пациентов психиатрических лечебниц. С января 1942 г. эта техника пошла в ход в Хелмно для убийства евреев из Лодзи. В данном случае власти позаботились о сохранении секретности. Здание старого замка окружили высоким деревянным забором и выставили часовых, а военная полиция перекрывала дороги в лесу, где хоронили тела замученных в душегубках. Группы задействованных при погребении уничтожались следом. Мало кто имел доступ к капитальным газовым камерам в Белжеце, Собиборе и Треблинке. Одним из немногих, кто оставил об этом записи, стал эсэсовский офицер и специалист в области дезинфекции Курт Герштайн, побывавший в Белжеце 20 августа 1942 г. Там он оказался свидетелем прибытия и отправки в душегубки партии евреев из Львова. Дизель никак не заводился, и евреям пришлось пробыть запертыми в газовых камерах два с половиной часа, пока техники ремонтировали двигатель. Само отравление заняло еще тридцать две минуты. Задача Герштайна состояла в инструктаже по дезинфекции одежды, и он приехал в Белжец вместе с работавшим по совместительству в СС консультантом профессором гигиены Марбургского университета, доктором Вильгельмом Пфанненштилем. Профессор пришел в извращенный восторг от происходящего и точно приклеился глазом к глазку для наблюдения, пока тот не закрыла дымка. На следующий день оба эксперта отправились с визитом в более крупный комбинат уничтожения в Треблинке, где Пфанненштиль после обеда произнес речь, поблагодарив принимающую сторону «за величайшую работу», которую та выполняет[519].

Герштайн вернулся в Берлин ночным поездом. В купе его попутчиком оказался шведский атташе посольства в Берлине Гёран фон Оттер. Не находивший себе места после увиденного, Герштайн осмелился довериться Оттеру и попросил его рассказать обо всем за границей. Он не побоялся открыть свое имя и, как человек истово верующий, назвал в качестве гаранта, могущего охарактеризовать его, либерального протестантского епископа Берлина Отто Дибелиуса. Очутившись в столице рейха, Герштайн тотчас информировал как самого Дибелиуса, так и его католического коллегу, епископа Конрада фон Прейзинга. Попробовал поставить в известность даже папского нунция и швейцарского легата. Но все напрасно. Рапорт шведского атташе правительство его страны немедленно спрятало подальше под сукно, а епископы набрали в рот воды[520].