Мобилизованная нация. Германия 1939–1945

Однако фактический ущерб никак не сходился с прикидками Менерта и Геббельса. К 10 марта полиция обнаружила 18 375 тел; пятью сутками позже в их «окончательном рапорте» подтверждалось вышеназванное число и предположительные итоговые выкладки – приблизительно 25 000 человек. В дальнейшем отчете от 22 марта фактическое количество составило 20 204 человека, и вновь повторялась максимальная оценка в 25 000. Дальнейшие рапорты по данному вопросу во время войны не поступали. В качестве «обоснования» сделанных ранее заявлений Министерство пропаганды попросту добавило ноль, представив миру совершенно беспрецедентные данные по количеству погибших – 202 000 человек, а вероятно, до 250 000 в итоге. Столь невероятные числа объяснялись троекратным увеличением населения города из-за притока беженцев с востока. Между тем за двадцать послевоенных лет удалось найти еще 1858 тел, что подтверждает точность изначальных оценок местной полиции. Однако мифические заявления Геббельса долго пользовались доверием как в Германии, так и за ее пределами[1042].

Столь откровенно бессовестное вранье с целью оказать влияние на международное мнение, особенно на население Британии и Соединенных Штатах, имело примечательный успех. Поддержка пришла с неожиданной стороны. На брифинге для прессы в штабе Эйзенхауэра журналисты услышали применительно к Дрездену термин «бомбовый террор». Определение это британцы и американцы прежде никогда не признавали публично, хотя сам Черчилль, не стесняясь, пользовался им в частных разговорах. Слова прозвучали, и пусть британские СМИ поддались нажиму властей не обнародовать «оговорку», она всплыла в Соединенных Штатах через Associated Press, спровоцировав крупные дебаты по поводу этического момента «площадных бомбардировок». Затем появились статьи в Manchester Guardian, и 6 марта член парламента от партии лейбористов Ричард Стокс воспользовался случаем для придания официального характера всей полученной им по Дрездену информации в палате общин. 28 марта Черчилль уступил публичному давлению и распорядился приостановить бомбежки немецких городов. Героизм бомбардировочного командования заслуживал всяческих похвал, пока у Британии отсутствовало иное эффективное оружие против Германии, но теперь возникло очень неприятное ощущение, будто перейден некий этический рубеж[1043].

После трех месяцев боев в горных Вогезах американцы выдавливали немцев к Рейну в районе Кольмара. Эрнст Гукинг продолжал обороняться на западном берегу Верхнего Рейна, в Эльзасе, и на протяжении нескольких недель его жена Ирен разрывалась между страхом за него и беспокойством по поводу возможности форсирования великой реки союзниками. По признанию Ирен, более всего ей хотелось, чтобы муж обратился в крота и прорыл подземный туннель в Лаутербах: «Я искупаю тебя там, где мы стираем белье, избавлю от комьев земли, а потом – да, потом – закопаю тебя обратно в землю или спрячу где-нибудь еще до тех пор, пока тебе не будет угрожать опасность». 4 февраля Эрнст наконец-то смог написать ей и сообщить, что его часть переправилась через Рейн на территорию Бадена в Нойенбурге и дислоцировалась теперь в относительно спокойном Шварцвальде. Они продолжали участвовать в боевых действиях, но тут Эрнст переключился на язык официальных сводок с их уверенно спокойной терминологией вроде «заранее подготовленное отступление». Муж уверял Ирен: «Да, береговой плацдарм оставлен, но в полном порядке и с разумным предвидением. На той стороне могут кричать об очередной победе, но на нашей – все было запланировано давно и наперед»[1044].

По характеру и интересам Ирен, по всей вероятности, не принадлежала к числу читателей Das Reich, но приближавшийся фронт заставлял и ее думать о политике. Она старательно изучала статью, написанную Геббельсом:

«Мы ни мгновение не сомневаемся, что сумеем подавить всемирную угрозу с востока. Когда и как – есть вопрос средств, которые уже приведены в действие. Степные орды будут остановлены в тот самый момент, когда опасность достигнет пика и потому станет ясна каждому. А пока сохраняйте голову холодной».

Опус лишь отчасти успокоил Ирен. Она не могла совладать с собой и все-таки спросила мнение Эрнста о том, нет ли еще «в вермахте элемента», хотевшего «устроить второе 20 июля». «Проявит ли Гиммлер достаточно внимания?» – спрашивала она, не понимая, отчего «так много здоровых молодых парней шатаются тут повсюду», когда им место на фронте. В Лаутербахе по-прежнему не происходило ничего серьезного, только иногда бомбы падали вблизи вокзала, но Ирен куда больше заботили дрова – притащить бы их побольше из леса, чтобы хватило дожить до конца зимы[1045].