Мобилизованная нация. Германия 1939–1945

Услышав о предстоящей отправке всех женщин в их рабочей бригаде из Силезии в СССР, 14-летняя Леони Баудиц и ее мать воспользовались помощью русских охранников и сбежали. Они вернулись в Бреслау, долго шли по разрушенным после двенадцати недель боев улицам, пока не добрались до здания, где жили раньше. Дом не просто уцелел, сохранились даже запасы текстиля и шерсти, припасенные на черный день отцом Леони. Несмотря на тяжкие переживания и опыт, девушка скоро подружилась с молодым советским офицером, пожелавшим выучить немецкий. Они сидели на лавочке, когда сияло солнце, а когда шел дождь, устраивались на лестнице, но в квартиру мужчину пускали только в присутствии матери Леони[1123].

Берлинцев сильно поразила скорость действий советских военных властей, которые стремительно восстановили подвоз продовольствия и приступили к расчистке улиц, ремонту трамваев и подземки; газоснабжение, подача воды и электричества тоже наладились удивительно быстро. Уже 3 мая Аннелизе Г. видела, как русские раздают «муку, картофель, хлеб и гуляш» немцам в «длинных очередях». Военный корреспондент Василий Гроссман по прибытии в Берлин обнаружил женщин метущими мостовые и расчищающими завалы мусора и обломков. Заметил он и продолжавшие лежать на дороге оторванные ноги девочки в туфлях и чулках. Театральный режиссер Густав Грюндгенс и музыкант Карла Хёккер помогали разбирать баррикады, воздвигнутые на улицах трудовыми невольниками всего несколькими неделями ранее. В тишине и солнечном сиянии раннего мая Хёккер отмечала «пошлость ситуации: мы, музыканты, художники и бюргеры… убираем баррикады как ненужные препятствия для уличного движения… а Азия торжествует!». К середине мая Герта фон Гебхардт больше уже не боялась днем ходить по улицам одна; сошли на нет и ночные визиты вламывавшихся в подвалы и квартиры советских солдат. Теперь если кто и терроризировал мирное население, то только «соотечественники» – немцы очутились перед лицом новой волны преступности, но на этот раз со стороны земляков. По впечатлению Гебхардт, «любой русский при желании легко обзаводился подружкой». «Многие разгуливают под ручку… В общем и целом, все очень довольны. Русские отличные ребята», – написала она не без иронии, равно как и не без удивления[1124].

Положение писательницы обеспечило Гебхардт привилегии в новом рационировании предметов потребления, установленном советским командованием в Берлине, и через сеть знакомств она нашла пустую квартиру в бывшей колонии художников. Вытащив бо́льшую часть имущества из прежнего жилища на Герольдштрассе и из подвала – украли только скрипку, – Герта и Рената сволокли было на новый адрес два плетеных стула, множество чемоданов и тонны торфяных брикетов и дров, а также рукописей и даже тома небольшой библиотеки, но, на беду, подверглись там грабежу со стороны немцев. Мать и дочь быстро привыкли обходить мертвую лошадь на Хайдельбергерплац и трупы советских и немецких солдат, по-прежнему лежавших на улицах. Женщины заметили много свежих могил в садах; погибших хоронили явно в спешке. Основные коммунальные услуги еще не оказывались, а в очереди за водой у колонки по новому указу приоритет принадлежал евреям и инородцам. «А народ за, – отмечала Гебхардт 12 мая. – Все же правильно! Бедные евреи! Вдруг оказывается, все им всегда сочувствовали. Вдруг оказывается, никто и нацистом-то не был!»[1125]

18 мая Клемпереры наконец-то покинули Унтербернбах, вооруженные желтой звездой Виктора, еврейским удостоверением личности и документом от местной американской администрации, подтверждавшим, что податель сего есть известный и подвергшийся гонениям профессор. Их подвезли в пригород Мюнхена, где творился куда больший хаос, чем полтора месяца назад. На фоне серого грозового неба второй половины дня субботы белые руины города навеяли Виктору сравнение с часом Страшного суда. Рев моторов американских грузовиков и джипов «довершает картину ада, делая ее полной; они ангелы суда», записал он. Задыхаясь от мусорной пыли, клубами поднимавшейся из-под колес машин, обливаясь по́том на летнем солнышке и изнывая под тяжестью чемоданов с зимними вещами, Клемпереры потихоньку тащились дальше в поисках какого-нибудь пристанища, еды и разрешения на проезд через новую границу в советскую оккупационную зону. Они надеялись вернуть дом под Дрезденом и профессорскую кафедру Виктора. Несмотря ни на что, им все удастся, но в тот момент, смутно чувствуя в себе остатки национализма, Виктор не без горечи отмечал, до какой степени освобождение кажется ему поражением: «Во мне странное противоречие: я ликую из-за отмщения Божия подручникам Третьего рейха… и в то же время мне отвратительно видеть победителей и мстителей разъезжающими по городу, который они столь дьявольски разрушили»[1126].

Заключение Переход через пропасть