Мобилизованная нация. Германия 1939–1945

Когда в январе 1946 г. Мартин Нимёллер спросил у студенческой аудитории в Эрлангене, почему ни один клирик в Германии не возвысил святительский голос в отношении «ужасных страданий, которые мы, немцы, причинили народам; о том, что случилось в Польше; о повальном истреблении населения в России; и о более чем 5,6 миллиона замученных евреев», его освистали. Нимёллер оставался радикальным и весьма откровенным деятелем. В недрах Исповедующей церкви он был самым острым критиком религиозной политики нацистов; за это в июле 1937 г. его арестовали и отправили в Дахау. Вместе с тем Нимёллер являлся немецким националистом и с началом пожара Второй мировой добровольно вызвался служить в германском военно-морском флоте. После освобождения в 1945 г. Нимёллер признавал на пресс-конференции в Неаполе, что «никогда не ссорился с Гитлером в отношении политических вопросов, а лишь на чисто религиозных основаниях». В октябре 1945 г., однако, он убедил других десятерых членов Совета Евангелической церкви Германии подписать Штутгартскую декларацию вины, где говорилось:

«Через нас бесконечное зло было нанесено многим народам и странам. Это то, о чем мы часто свидетельствовали в нашей общине и теперь заявляем от имени всей церкви: мы на протяжении долгих лет воистину боролись именем Иисуса Христа против мышления, нашедшего свое чудовищное выражение в режиме насилия национал-социализма; но мы обвиняем себя в том, что не встали за наше верование с большей храбростью, за то, что не молились с большей беззаветностью, за то, что не верили с большей истовостью, и за то, что не любили с большей пылкостью».

Документ получился противоречивым, и поставить подписи под ним членам Совета пришлось под давлением представителей протестантизма из Нидерландов, Швейцарии, Франции, Британии и США; они присутствовали на собрании синода и пообещали восстановить связи с единоверцами из немецкой протестантской церкви только в случае принятия теми на себя моральной ответственности. Если не считать общего признания, в декларации тактично отсутствовали любые упоминания о войне, но даже в таком виде текст возмущал германских протестантов, которые приравнивали его к унизительным уступкам союзникам, как тот же пункт Версальского договора в 1919 г. о виновности немцев за развязывание войны. Только в 1950 г. синод все же сдался перед очевидным: «Через умолчание и тишину» германские протестанты «виновны перед милосердным Богом за беззакония, творимые против евреев представителями нашего народа». Понадобились десятилетия для более откровенного и искреннего признания[1163].

Хотя политические левые очутились на гребне волны народной поддержки как в восточной, так и в западных оккупационных зонах, даже в исконном пролетарском Руре, в Саксонии и в Берлине они опирались на совсем иной культурный фундамент, чем до 1933 г. Вступавшее в ряды социал-демократов, коммунистов и профсоюзников новое поколение весьма и весьма отличалось от старых вожаков, вернувшихся из изгнания или заключения. Молодежь прошла через гитлерюгенд, Союз немецких женщин, Имперскую службу труда и воевала в расчетах ПВО или даже в частях вермахта. Возродить прежнюю организационную жизнь левых не представлялось возможным, как и вернуться к прежним моральным ценностям[1164].

После того как в апреле 1945 г. американская армия оккупировала Дюссельдорф, Марианна Штраус вышла из подполья и тут же с головой окунулась в политическую деятельность. Она проводила вечера и выходные на собраниях и митингах, поглощенная желанием добиться трансформации немецкого общества, чего так ждали она и другие члены маленькой организации социалистов, помогавшей ей прятаться с августа 1943 г. Марианна пыталась искать рекрутов для союза, ради чего вступила в заново образованную коммунистическую партию и сделалась активисткой в Союзе свободной немецкой молодежи. В апреле 1946 г. она перешла на постоянную работу в качестве журналиста-искусствоведа в коммунистическую газету Freiheit и служила в немецкой редакции Би-би-си в британской оккупационной зоне. Однако скоро Марианна признала в письме к британским родичам: «Уже совершенно очевидно, насколько иллюзорны наши надежды на способность Германии к развитию и изменению. Порой я чувствую, что немцы ничему не научились». Не прошло и года с мая 1945 г., когда Марианна автоматически идентифицировала себя перед союзниками не как еврейку, а как немку, но она уже более не причисляла себя к немцам и начала подумывать об отъезде из Германии[1165].