Мобилизованная нация. Германия 1939–1945

По всей Германии публика в кинотеатрах содрогалась от ужаса и отвращения при виде солдат из французской Западной Африки. «Французы и англичане бросили этих животных против нас – да возьми их дьявол!» и «Это позор для цивилизованной нации, которым навеки покрыли себя Англия и Франция!» – восклицали многие в залах. В Райхенберге женщины признавались, что пребывали словно в параличе из-за страха от «цветных» лиц и могли вновь начать дышать, только опять увидев на экране немецких солдат. Если верить данным СД, во многих кинотеатрах зрители кричали: «Пристрелить этих зверей немедленно, как только их возьмут в плен!» Фриц Пробст соглашался, доверяя жене заботу и печаль о том, что «никто бы не уцелел, если бы этот сброд добрался до Германии». О чем не писали в газетах и не показывали в новостях, но что мы знаем из частных писем того же Ганса Альбринга, это то, что несколько тысяч сенегальских солдат подверглись резне, когда пытались сдаться или уже находились в плену. В Польше нанесение увечий немцам и стрельба в них из-за деревьев считались злодеяниями польских гражданских лиц и солдат. Во Франции в подобных вещах обвиняли только чернокожих, над которыми измывались, пытали и убивали. Помимо карательных акций, немцы не забыли отплатить французам за оккупацию Рейнской области в 1923 г., где все помнили о сексуальном насилии колониальных солдат над немецкими женщинами, а если не помнили, то пропаганда забыть не давала. Даже в этой относительно «чистой» кампании на западе немецкая армия совершала зверства на расовой почве[216].

22 июня французы сложили оружие. Гитлер настоял на полном повторении процедуры подписания перемирия в ноябре 1918 г., и следующий новостной ролик венчали сцены принятия условий победоносной Германии в том же самом железнодорожном вагоне в лесу под Компьеном. Впоследствии в качестве классического олицетворения воздаяния вагон отправили в Берлин и выставили рядом с Берлинским кафедральным собором (Berliner Dom). Более яркий символ торжества справедливости и возмещения за незаслуженные итоги прошлой войны трудно придумать. Когда стало ясно, сколь велика одержанная победа, люди высыпали на улицы и площади для импровизированных празднований, хотя предупреждения о возможных налетах заставили многих вернуться в помещения и спуститься в подвалы, где победители слушали репортажи по радио. Когда Гитлер приказал неделю звонить в колокола и на десять дней поднять все флаги, СД спокойно констатировала: «бурное возбуждение последних недель» в настроении нации «уступило место торжественности, гордой радости и благодарности фюреру и вермахту»[217].

На протяжении 1920-х гг. немецких школьников учили видеть во Франции «наследственного врага». И вот теперь она лежала поверженной, точно чудовище из сказки. Вся удача и импровизационный успех, приведшие к победе, быстро воплотились в доктрину о непобедимости машины подвижной войны, а Вильгельм Кейтель открыл хор славословий в адрес Гитлера, названного «величайшим полководцем всех времен». В каждом кинотеатре на экране новостей Wochenschau все могли видеть колонны вымуштрованных солдат, марширующие через Триумфальную арку в лучах летнего солнца. Однако Гитлер украл славу у армии – его появление в кадре вызвало ликование по всему рейху, его встречали громовыми аплодисментами. Затем в благоговейной тишине публика замерла, взирая на него, сидящего вместе с генералами. Люди волновались за безопасность фюрера, видя, как он проезжает мимо колонны военнопленных недалеко от линии фронта. Когда он вышел из машины и улыбнулся, зрители разом выдохнули. Они забыли, что еще не победили Британию, забыли – ненадолго – свои обычные жалобы на нехватку всего и вся, а также на жирующих «шишек», он, и только он, превратился в главный объект их обожания. Даже завзятые скептики швабы признавали «всецело, радостно и благодарно сверхчеловеческое величие фюрера и его трудов». Сразу после завоевания Польши мало кому из немцев хотелось его праздновать. Но теперь шум по поводу появления новых фотографических изображений фюрера сопровождался полными обожания обсуждениями выражений его лица. Не выдержали в конце концов даже суровые обитатели рабочих районов, на улицах которых на заре 1930-х гг. полыхали бои между нацистскими штурмовиками и коммунистами[218].