В южнославянской историографии, где Чех и Лех впервые появились (вместе с Русом) в речи «О происхождении и славе славян» Прибоевича, история легендарных княжичей стала особенно известна благодаря красочному рассказу об их переселении, изложенному в труде дубровницкого историка Мавро Орбини «Королевство славян» (1601 г.). В отличие от Прибоевича, Орбини писал не о трех, а лишь о двух братьях — Чехе и Лехе. При этом этногенетическая концепция Орбини отличалась бóльшим своеобразием: первоначальной родиной славян он считал Скандинавию, откуда они под именем готов переселились в Сарматию, после чего пришли на Балканы, где под именем иллирийцев и фракийцев уже жили народы, которые, хотя и не были скандинавского происхождения, все же были славянского рода. Исход Чеха и Леха из Иллирии на север Орбини датировал временем уже после прибытия в Иллирию сарматских славян, потомками которых были Чех и Лех[284]
.Впоследствии в южнославянской историографии произошло любопытное соединение легенды о Чехе и Лехе с таким традиционным для местного историописания сюжетом, как правление в раннесредневековом Иллирике королей из готской династии Свевладичей. История о королях из династии Свевладичей, являвшаяся сквозной темой в появлявшихся среди южных славян сочинениях барочного славизма, целиком основывалась на информации памятника средневековой историографии — так называемой «Летописи попа Дуклянина» (XII в.), где эти короли выступают в качестве предшественников средневековой дуклянской династии Воиславичей[285]
.В труде дубровницкого историка Лукаревича, в целом опиравшегося в своем изложении на «Королевство славян» М. Орбини, Чех и Лех впервые были объявлены братьями одного из Свевладичей — Селимира, чье правление обычно датировалось серединой VI в. Впоследствии данный сюжет был воспроизведен в таком важном памятнике раннемодерной сербской историографии, как «Славяно-сербские хроники» Джордже Бранковича, где, в соответствии с интерпретацией автором королевства Селимира как древней Сербии, Чех и Лех представлены выходцами из сербской державы Трибалии[286]
.Интересным памятником, свидетельствующим о политической значимости легенды о Чехе и Лехе для Хорватского королевства, является написанное в 1643 г. стихотворение государственного нотария Ивана Закмарди, прикрепленное к крышке сундука, где в XVII в. хранились государственные документы Хорватского королевства. В этом произведении, прославлявшем историю Хорватии, среди прочего отмечалось, что Чешское и Польское королевства были основаны хорватскими мужами. Очевидно, что непосредственное или опосредованное влияние на хорватских интеллектуалов эпохи барокко оказала «Чешская хроника» Вацлава Гаека, где местом обитания одного из братьев (Леха) впервые был назван не загадочный хорватский замок Псари, а вполне реальный город Крапина — столица Хорватского Загорья. О популярности сюжета о Чехе и Лехе в Хорватии эпохи барокко ярким образом свидетельствует также театральная постановка, разыгранная в 1702 г. учениками иезуитской гимназии в Загребе. По свидетельству современников, постановка о жизни братьев, «рожденных в древнем хорватском городе Крапине», вызвала воодушевление «почтенной и благородной аудитории»[287]
.Историзация коллективной идентичности: протонациональные идеологии Центрально-Восточной Европы
Ренессанс стал «осевым временем» для формирования нового исторического сознания как в западной, так и в центральной и восточной частях Европы. Так называемое новое историописание, ставшее главным очагом формирования протонационализма и главным каналом его распространения, первоначально зародилось в итальянских городах-государствах, прежде всего в колыбели Ренессанса — Флоренции, однако буквально за считанные десятилетия стало глобальным общеевропейским явлением. В эпоху барокко происходят лишь дальнейшие усиление и глобализация интеллектуальных трендов, впервые заявивших о себе в итальянских коммунах эпохи Кватроченто. Для нас особенно важно отметить, что именно появившийся в эпоху Ренессанса новый стиль воображения социальной и исторической реальности создал необходимые условия для появления тех форм историзации идентичности, которые в настоящей главе предлагается именовать протомедиевализмом.