MOBY. Саундтрек моей жизни

Вышел ведущий и обнял меня за потные голые плечи.

– Поприветствуем Моби из Нью-Йорка!

И зрители снова зааплодировали.

Я вышел со сцены, изможденный, почти в кататоническом состоянии, и вернулся в желтую гримерку. Вошел мой новый друг Джонни.

– Чувак! Круто было!

– Правда?

– Правда! Все танцевали!

Когда он вышел, я пошел в туалет. Туалет был реликтом начала двадцатого века – раскрашенные в черное кабинки и побитая черно-белая кафельная плитка. Я прислонился головой к металлической кабинке, не зная, расплачусь я сейчас или меня вырвет; по моему лбу стекали капельки пота.

Через пару минут я вернулся обратно на сцену и разобрал свою аппаратуру. Марк Каминс снова вернулся за пульт, и клуб пульсировал, легендарная звуковая система «Палладиума» звучала подобно тысяче валькирий, летящих на войну. Когда я собрал аппаратуру, пришла Оливия и протянула мне двести долларов – первые деньги, которые я заработал, выступая вживую.

– Это было очень здорово, Моби! – сказала она, обняла меня и поцеловала в щеку. – Молодец! Приходи еще как-нибудь выступать!

Мне нужно было отвезти аппаратуру обратно в квартиру Джареда, но я хотел проявить благоразумие и сэкономить 10 долларов за проезд на такси.

– Оливия, ты не можешь одолжить мне какую-нибудь тележку?

– Без проблем.

Она попросила охранника найти четырехколесную пластиковую тележку для грязного белья. Мы с Дамьеном загрузили в нее мою аппаратуру и повезли ее вниз по улице к дому Джареда. После того как мы выгрузили аппарат в гостиной Джареда, Дамьен с очень серьезным видом пожал мне руку.

– Ты был очень крут, Моби, – искренне сказал он. – Я тобой горжусь.

– Спасибо, Дамьен.

– Ты же знаешь, что станешь знаменитым? – спросил он.

– Нет, – сказал я.

– Все будет очень странно, – сказал он. – Увидишь.

Часть вторая Моби Гоу, 1990–1992

Глава четырнадцатая Ямс

Став в 1987 году веганом, я одним ловким движением увеличил свою ожидаемую продолжительность жизни и разозлил большинство знакомых – прежде всего маму. Почти все мое детство мы с ней жили на продуктовые талоны и пособие по безработице, но она старалась делать все, чтобы я ел здоровую пищу. Однажды в восьмидесятом она даже набралась смелости и приготовила на ужин бурый рис с тофу и овощами. Я был в ужасе.

– Это полезно для тебя, – сказала она, держа в одной руке резиновую лопаточку, а в другой – сигарету.

Я рос в Коннектикуте и ел как типичный американский тинейджер из пригорода – потому что я и был американским тинейджером из пригорода. Я жил на мясных рулетах, пицце, мороженом, сандвичах с салями, сандвичах с бифштексом, тако с говяжьим фаршем, еще мороженом и еще пицце. Когда у меня были деньги, я ходил в «Бургер Кинг», «Макдоналдс», «Вендис» или «Чи-Чис». Я обожал макать картошку фри в молочные коктейли. Я обожал гамбургеры, жир с которых сочился прямо на пластиковые подносы. Как мама вообще посмела предлагать здоровую пищу единственному сыну? Это же просто издевательство над детьми.

– Просто попробуй, – умоляла она.

– Нет, – сказал я, разглядывая тофу и брокколи в сковороде. – Это отвратительно.

– Это полезно для тебя, – сказала она, держа в одной руке резиновую лопаточку, а в другой – сигарету.

– Мне все равно.

Она сердито посмотрела на меня, положила себе порцию риса с тофу и овощами и села перед телевизором, по которому шло «Маппет-шоу». Через минуту я ушел на кухню и разогрел в микроволновке пиццу пепперони на французском хлебе от «Стуфферс», потом сделал себе большой стакан шоколадного молока и сел рядом с ней перед телевизором. Мы ели в мрачной тишине, а на экране Маппеты пели с Кэрол Бёрнетт.

Теперь же, на день Благодарения в 1990 году, я был в Коннектикуте дома у бабушки. Бабушка продала большой дом в Дариене, полный антиквариата, и переехала в дом поменьше (тоже полный антиквариата) в соседнем Норуоке. Моя семья собралась в столовой, облицованной деревом. У стены стоял буфет девятнадцатого века, уставленный веджвудскими тарелками с ветчиной, индейкой, мясным соусом, картофельным пюре и начинками. Мои тети, дяди и кузены счастливо ели и болтали друг с другом.

Она выбежала из столовой; ее новый муж Ричард последовал за ней, чтобы утешить. Родные посмотрели на меня.

– Что? Что я сделал? – спросил я.

В этот день Благодарения, мою трехлетнюю годовщину веганства, я решил ничего не есть. Это был странный эксперимент – поститься в тот день, когда большинство американцев едят от пуза, но это казалось хорошим способом отступить от чревоугодия, поскольку на день Благодарения мне все равно есть было особенно нечего. Я постился не потому, что был недоволен семейными обычаями, но мама была разъярена.

– Съешь хоть что-нибудь! – сказала она. – Я сделаю тебе сандвич, просто съешь что-нибудь!