Мочалкин блюз

Различимую невооруженным глазом грязь – водный камень в микроскопическом количестве – я обнаружила только в виде полоски шириной два миллиметра вокруг сливного отверстия ванны. И все. Ни потека зубной пасты, ни мазка обувного крема, ни следа от жирного пальца на кухонной двери – ничегошеньки.

Ровные ряды пиджаков и рубашек в шкафу. Сорок девять пар джинсов. Коробки носков – шерстяных, полушерстяных, хлопчатобумажных и шелковых.

Восемь купальных халатов экзотических расцветок.

Отделение для спортивной одежды. Форма лыжная, хоккейная, снаряжение для дайвинга, серфинга и парашют.

Огромное количество спортивной обуви – от слаломных ботинок до тапочек для скалолазания.

И на всем – ни пылинки.

* * *

Ира была права – он маньяк.

Глеб приколол к галстуку бежевую черепашку Swarovski. Долго переставлял флаконы с туалетной водой, долго рассматривал перчатки. Наконец выбрал тонкие коричневые с трикотажными вставками. Затем подошел ко мне и, не глядя в глаза, сказал:

– Сделай милость, прими душ. От тебя разит этим молодым подонком.

«Yes! Yes! Yes! – подумала я. – Он ревнует! Ля-ля-ля!»

– Никогда бы не подумал, что такая приличная с виду девушка может быть настолько слабой на передок.

– Мне не хотелось бы вам хамить, Глеб Сергеевич, но я бы предпочла не развивать эту тему.

– Скажите, какие мы гордые! – Глеб, казалось, сердился на себя за то, что не смог сдержаться.

– Что есть, то есть. Польская спесь, слыхали про такую? И потом, мы, кажется, договорились поддерживать формальные, сугубо деловые отношения. И вы были инициатором этого.

– Ладно, – сказал Глеб, – умерла так умерла. Дождись меня, проверю, как убрала.

Он развернулся на каблуках и ушел.

Надо было взбесить его еще больше, вовлечь в спор, дать ему высказаться, может быть, ухватить за хвост его тайну. Но он опять закрылся, спрятался в домик, как черепашка на галстуке.

Последнее время я нерегулярно питалась, и у меня снова стал побаливать желудок.

* * *

Я принялась за уборку и добросовестно сделала все, что полагалось.

Не очень люблю минимализм. Мне кажется, что его может любить тот, кого утомили роскошь и избыточный уют, в котором человек жил или воспитывался долгие годы. Так произошло на Западе. Аристократия и богатая буржуазия, утомленные статуэтками, бархатом, ночными колпаками и прочими завитушками быта, взалкали лаконизма и пустоты. Но пустоты дорогостоящей. Таковую им немедленно предложили дизайнеры и декораторы, а за ними и производители мебели, текстиля и сантехники. Однако даже тамошние нувориши до сих пор предпочитают пышный стиль, но в компромиссном варианте.

Как случилось, что хомо советикусам тоже нравится минимализм? Ведь в данном случае роскошь надоесть не могла. Жалкие коммуналки, безликая мебель, интерьеры в стиле русского авангарда. Газета, водка, селедка. Видимо, привычка к бытовой убогости и вынужденному аскетизму преобразовалась в аскетизм генетический.

Я еще раз обошла всю квартиру.

И вдруг увидела дверь, которую не заметила раньше. Подергала ручку – заперто.

Вот кто на самом деле Синяя Борода. А совсем не несчастный Фрэнк.

Я осмотрела замок – банальный финский Abloy.

Срочно нужен саквояж.

Я взглянула на часы. Пора было ехать в кассу страхового общества.

Я набрала телефон Глеба.

– Мне нужно отлучиться на час по важному делу. Я могу это сделать?

– Да. Я предупрежу консьержа, он даст ключ, когда вернешься.

Я отправилась в «Россию», там в кассе без проволочек получила по паспорту двести зеленых купюрок.

Заехала домой, прихватила саквояж.

Едва войдя в квартиру, я устремилась к таинственной двери.

Отмычкой мне послужила болванка для мебельного ключа, которая болталась у меня без дела давным-давно. Abloy открылся легко.

Я вошла и словно бы очутилась в том коридоре, который привиделся мне в полуобморочном состоянии в клинике Quazi. Красный шифон на окнах, красные стены. Открывание двери привело в рабочее состояние кондиционер, и легкие шторы стали медленно развеваться.

Длинная стена комнаты была зеркальной. На стене, противоположной окнам, висел огромный фотографический портрет красивой брюнетки в черном вечернем платье и с бриллиантовым ожерельем на шее. Рядом с ним в вазах стояли цветы. Белые лилии.

Все это напоминало алтарь неизвестной богини. Следов жертвоприношений, однако, не наблюдалось.

Мой холодный Кай служил Снежной Королеве. Это она не отпускала его от себя. Узнать бы, кто она.

Присмотревшись, я узнала ее. Это была Вероника Тугарина. Королева московских подиумов и модных журналов. Самая красивая женщина страны поколения поздних шестидесятых. Но, пардон, насколько мне известно, она лет двадцать как умерла. Умерла молодой, как полагается настоящей красавице.

И действительно, толстые черные стрелки на веках и особенности прически указывали на то, что фотография именно тогда и была сделана. В конце шестидесятых годов.

Зазвонил телефон, оставленный в кармане тренчкота. Я вздрогнула и побежала ответить. Дверь в святилище захлопнулась. Хорошо, что все мои вещи остались по эту сторону. Звонил Глеб.

– Ты вернулась? Я буду через час.

– О’кей, – ответила я.