Мода и гении. Костюмные биографии Леонардо да Винчи, Екатерины II, Петра Чайковского, Оскара Уайльда, Юрия Анненкова и Майи Плисецкой

Завсегдатаем «пещеры» был прославленный модельер Ив Сен-Лоран, тоже известный любитель русской культуры и водки. Громцева выполняла для него костюмы к «Сирано де Бержераку» в постановке Ролана Пети, а вместе с Варварой Каринской подготовила костюмы для «Гибели розы». Кутюрье обожал Россию, но посвящал ей не только коллекции. Четырех своих французских бульдогов он называл «в честь русских крестьян» — Мюжик.

На улице Руше, 14, по-дружески, запросто принимали Майю Плисецкую. Семейная легенда гласит, что впервые балерина посетила «пещеру» в 1961 году, когда гастролировала в Париже. Прима заказала у Марии Васильевны пачку. В Советском Союзе их шили в лучших царских традициях из жесткого, древнего как мир тарлатана. На Западе балерины выступали в податливых и элегантных «тютю» из тюля, и лучшим считался английский. Именно из английского тюля Громцева сшила Плисецкой балетную юбку. Судя по воспоминаниям костюмеров, когда Майя Михайловна вернулась в Москву, ее пачка произвела настоящий фурор в Большом театре: балерины, гримерши, портнихи — все просили Плисецкую предъявить им волшебную капиталистическую «тютю».

Андрей Гофман в костюме из ателье Марии Громцевой. 1960-е гг.

Париж. Коллекция Ольги Хорошиловой

Владимир Гофман в костюмах из ателье Марии Громцевой. 1960-е гг.

Париж. Коллекция Ольги Хорошиловой

МЭТР ДЛЯ ДВОИХ

Громцева и Анненков никогда не отказывали соотечественникам. Сколько бы ни было заказов, художник ловил минутку, чтобы набросать сценографии для балетов Гржебиной, нарисовать билеты и программки для «Вечеров балета» своего большого друга Сержа Лифаря, начертить грамоты для частной Русской консерватории имени Сергея Рахманинова. Мария Васильевна тоже охотно помогала эмигрантским антрепризам и любительским театрикам. В 1966 году к ней обратился близкий друг, сценограф Андрей Барсак — попросил о костюмах для новой постановки «Трех сестер» в театре Эберто. Она выкроила время и скроила наряды. В платьях Марии Громцевой играла в чеховских «Сестрах» Марина Влади.

Она не отказывала своим навязчивым внучатым племянникам, когда те просили сочинить что-нибудь для предстоящего маскарада. В ее роскошных расшитых кафтанах времен Людовика XV они блистали на богемных вечеринках. В девяностые годы в их семье еще хранился роскошный тюрбан, созданный Громцевой по мотивам «Шахерезады» Льва Бакста. Он был лучшим украшением рождественских вечеров, на которых иногда вспоминали мадемуазель Мари и сокровища из «пещеры Али-Бабы».

Анненков и Громцева вместе сочиняли костюмы для забавных спектаклей Русского студенческого христианского движения (РСХД). Особенно памятной была чеховская пьеса «Иванов» 1963 года в постановке Владимира Субботина (бывшего актера, державшего в Париже фотографическое ателье). Анненков разработал сценографию и вместе с Марией Васильевной подобрал подходящие костюмы. В них запечатлены на фотографии оба моих кузена, а слева их мэтр, как всегда, элегантный и подтянутый Юрий Анненков.

Он действительно был их мэтром, их учителем. Художник не любил преподавать, считал, что это не его, что не умеет доходчиво объяснять, к тому же терпеть не мог студиозов. Но Анненков дружил с Машенькой Громцевой и Ростиком Гофманом. У Ростика были сыновья, Андрей и Владимир, симпатичные, хорошо воспитанные, проявлявшие определенные способности к рисованию. И вот, когда они поступили в Школу изящных искусств, отец попросил Юрия Павловича стать их учителем. Знал, что он побурчит, поворчит и не откажет. Так Анненков стал мэтром.

Вместо тусклых уроков анатомии и скучнейших копирований античных слепков он придумал особенные увлекательные уроки, которые кузены запомнили на всю жизнь. Это были уроки познания — искусства и красивого женского тела, между которыми Анненков всегда ставил знак равенства.

Субботним утром мэтр встретил неуверенных стеснительных юношей у входа в свою мастерскую (улица Кампань-Премьер, 31) и провел в зал «для штудий». В центре на возвышении нежилась нагая, сквозящая молодым солнцем незнакомка. «Натурщица из Академии», — представил ее Юрий Павлович.

И вот он стал объяснять основы основ, красоту во плоти, ожившую хрисоэлефантинную наготу Кановы, Гудона, нет, пожалуй, Праксителя, да что там, самого Фидия! Тонкая шея, хрупкие предплечья, а бедра приятно округлые, звонкие, дивные бедра, кожа — нежнейшая, полупрозрачная, тонкая. Потрогайте, вы должны дотронуться — это мрамор, это Каррара, совершенство Натуры, само божество!

Он говорил и все быстрее кружился жужжащим юрким шмелем над присмиревшей натурщицей, не понимавшей странных русских слов, но понимавшей, что производит эффект. Модель лежала. Мэтр кружил, жужжал, остро блестел моноклем, и ученики, стыдясь и краснея, постигали суть возбужденных слов мэтра, познавали телесную красоту и через нее высокое искусство пластики и любви.