Мода и гении. Костюмные биографии Леонардо да Винчи, Екатерины II, Петра Чайковского, Оскара Уайльда, Юрия Анненкова и Майи Плисецкой

Еще воспоминание, как легкий полупрозрачный шлейф, — длинная, нескончаемая, шелковая музыкальная волна, голубая лента, которую ей вплетали в косу и вязали пышным бантом. И еще одно — смешные «бегемотики», аккуратные мягкие башмачки со скругленными носами. В них она танцевала на полупальцах на Сретенском бульваре под нестройный вальс из «Коппелии», выдуваемый оркестром курсантов. Она легонько семенила, смешно подпрыгивала под одобрительные хлопки взрослых и в конце дивертисмента изящно делала реверанс. Протерла башмачки до дыр и опять расстроила бережливую маму. Тяжелые, тяжелые времена.

Родители, конечно, разглядели талант. После триумфальных выступлений на Сретенке и протертых туфелек решили отдать ее в Хореографическое училище Большого театра. В 1934-м сдавала экзамен. Едва себя помнила от волнения, но запомнила наряд — весь белый: платье, носочки, бант. Из неоклассического строя выбивались коричневые сандалики — белые, как мы помним, уплыли вниз по реке. Ее судьбу на экзамене решил незатейливый реверанс (отрепетированный на Сретенке). Он так понравился директору училища, Виктору Семенову, что тот решил сразу: Плисецкую нужно брать.

Детство кончилось в тридцать седьмом, в апреле. Она хорошо запомнила те несколько дней. Запомнила окрыленного, совершенно счастливого отца. Ему, опальному, исключенному из партии, уволенному со службы, неожиданно выдали пропуск на кремлевскую трибуну: 1 мая он будет смотреть парад вместе со Сталиным! Значит, прощен, значит, можно работать, жить. Мама тут же расчехлила швейную машинку — осталось всего два дня, нужно смастерить дочери что-то красивое, в оборках и воланах, достойное кремлевской трибуны. Она задумала платье в истово сталинском парадном цвете — белом.

Плисецкая помнила радостный швейный стрекот, звуки оголтелых маршей, зелень, солнце и шум оттаявшей, весенней, счастьем накипавшей жизни. А потом была ночь с 30 апреля на 1 мая. Скверно написанный, всегда один и тот же сценарий: топот сапог на лестнице, удары в дверь, черные плащи, мерзкие красно-синие фуражки, обыск, все вверх дном, плач разбуженных детей, трусливый шорох соседей. Беспомощный, растерянный отец: пиджак на майку, брюки, перехваченные дрожащим ремнем, чемодан в охапку, воронок. Отец исчез.

В начале марта тридцать восьмого арестовали мать и вместе с грудным ребенком отправили в Акмолинский лагерь. Майя, к счастью, осталась в Москве — ее удочерила тетя, Суламифь Мессерер, именитая балерина, ставшая покровительницей и хореографической наставницей. Плисецкая продолжала учиться. Весной сорок первого вернулась мать, а летом началась война, их эвакуировали в Свердловск. В 1943 году Майя успешно закончила училище, ее приняли в труппу Большого театра. Первая мечта сбылась.

Жили очень бедно, ютились в коммунальной десятиметровой комнатке дома № 8 в Щепкинском проезде. Плисецкая зарабатывала крохи, но помогала братьям-школьникам и матери. Уже тогда она пыталась хорошо, по-особенному одеваться. Чувство стиля, развивавшееся стремительно вместе с пластикой и балетной техникой, помогало сочетать цвета, детали. Советский навык выживания подсказывал, где и что достать. Умела находить, училась носить. В голодные, скудные сороковые вырабатывала свой стиль, утонченный, царственный, сознательно антисоветский.

Бунтарская элегантность

Плисецкой повезло. Она все-таки работала в Большом театре, где трудились лучшие в стране костюмерши. В их мастерские со всего Союза свозили текстиль, пуговицы, атласные ленты, кружева, прочий дефицит для будущих сценических костюмов. Грех не воспользоваться благами.

Зрелые этуали по секрету друг от друга заказывали костюмершам кое-что для себя. Платили по-царски — и за работу, и за дорогой материал, и за драгоценное молчание. Бедным юным танцовщицам приходилось терпеть и копить. Плисецкая терпела и копила. Шутила: «Диета помогает одеваться». Она отучила себя много есть (хотя очень это любила). Блюла фигуру и собирала деньги на новое платье от театральных портних.

Среди любимых мастериц была Нина Халатова, балерина Большого, а в свободное время — швея и модистка. На сцене она почти ничего не достигла, но продвинулась на костюмном поприще, кроила профессионально, всегда придумывала что-нибудь эдакое — для себялюбивых актрис. Говорили, что мать Халатовой была белошвейкой и научила этому ремеслу дочь. Плисецкая очень ее хвалила.

Шляпы заказывала у Раисы Капустянской, услугами которой пользовались многие московские артистки. Вероятно, балерину с ней познакомил брат модистки Григорий Капустянский, именитый фотограф. Он часто снимал Майю, начиная с «Раймонды» 1945 года.