Мода и гении. Костюмные биографии Леонардо да Винчи, Екатерины II, Петра Чайковского, Оскара Уайльда, Юрия Анненкова и Майи Плисецкой

Лифарь ликовал: все шло по плану: Шанель, незабываемый вечер, подарок. Плисецкая, конечно, была на его стороне. Она тоже мечтала, что знаменитый хореограф привезет в Москву свои балеты. Обещала помочь. В обмен на «вечер балетов Лифаря в Большом» Сергей Михайлович приготовил советскому правительству бесценное подношение — письма Пушкина своей невесте Наталье Гончаровой.

У этих писем невероятная история.

Сначала они хранились в архиве графини Софии Николаевны де Торби, внучки Натальи Гончаровой. После смерти Софии Николаевны письма перешли к ее морганатическому супругу, великому князю Михаилу Михайловичу, который, по отзывам Дягилева, не смыслил ни в чем, кроме хороших вин. Сергей Павлович начал активно обрабатывать бонвивана и в 1929 году выкупил у него бесценные документы за 50 тысяч франков. В июле он получил их через своего лондонского представителя и, не имея времени даже распаковать, положил в банк, надеясь вернуться к письмам осенью, чтобы подготовить к публикации. Но в августе 1929-го Дягилев скоропостижно скончался в Венеции. В 1930 году Лифарь выкупил библиотеку и архив своего великого протеже, заработав для этого деньги, как он выражался, «собственными ногами». Начался увлекательный период изучения документов вместе с моим сводным дедом Модестом Гофманом, который тогда был научным секретарем и соавтором Лифаря. В 1936 году они выпустили книгу «Письма Пушкина к Н. Н. Гончаровой», всего 210 нумерованных экземпляров.

Модест Гофман (зачитывает приветственную речь) и Серж Лифарь (пятый справа) на открытии выставки «Пушкин и его эпоха», которую они организовали и курировали. Париж, 1937 г.

Коллекция Ольги Хорошиловой

Сергей Михайлович дорожил этими документами, связанными одновременно с двумя ему близкими эпохами: пушкинским временем и эрой Дягилева. Мечтал, что письма займут достойное место в собрании Пушкинского дома. Он верил в успех сделки с советскими властями. Но потерпел фиаско. Плисецкая, как бы хорошо ни относилась к нему, не сумела пробить бюрократическую стену Большого. И позже, когда худруком театра стал Юрий Григорович, Лифарю в гастролях было решительно и резко отказано, даже несмотря на заманчивое предложение подарить Советскому Союзу письма Пушкина. Возможно, если бы наши власти и Григорович тогда согласились, пушкинские автографы и вся огромная богатейшая коллекция и архив Лифаря оказались бы в России, а не на аукционах.

Лифарь проиграл. Но все же доставил удовольствие Шанель, которая осталась под большим впечатлением от русской примы, хотя старалась этого не показывать. А Плисецкая была невероятно тронута королевским подарком — эффектным шелковым геометрическим костюмом. Она очень полюбила его и надевала лишь по торжественным случаям. Много позже Майя Михайловна передала «мундирчик» и сарафан историку моды Александру Васильеву, который щедро демонстрирует их на выставках по всему миру.

В тот первый визит в Париж Плисецкая побывала не только в доме высокой моды. По совету всезнающей Эльзы Триоле она отправилась в отдаленную северо-восточную часть города, на бульвар Рошешуар, в магазин Tati.

Магазин Tati. Рядом с названием размещен слоган, придуманный Жюлем Уаки: Les plus bas prix («Самые низкие цены»)

Теперь сюда опасно приходить даже днем: здесь бродят неприветливые смуглые парни, жарят каштаны, варят какое-то зелье, танцуют и дерутся до крови. Но тогда, в элегантное послевоенное время, здесь в округе жили безденежные студенты, осанистые рабочие, неприметные учительницы начальных классов, сиреневые старушки, вполне еще вежливые мигранты, в общем, простой парижский люд, любивший мещанский комфорт, но не имевший больших средств.

Именно для них предприниматель Жюль Уаки открыл на бульваре Рошешуар в 1948 году свой первый Tati, дешевейший магазин самообслуживания. И придумал броский слоган: «Самые низкие цены!» Это была чистая правда. Одежда, обувь, бытовые вещицы стоили сущие сантимы. Качество, конечно, было низким, но разве это помеха? Изголодавшиеся по уюту и нормальной одежде работяги выстаивали часы в очередях, чтобы оказаться в потребительском раю, вернее, в тотальном хаосе: здесь все шумело, все кричало, здесь вещи буквально висели в воздухе вместе с проклятьями тех, кого толкали и отпихивали от прилавков. Именно здесь начиналась история послевоенного французского масс-маркета.

Тогда Tati был магазином, в котором плакали русские. Не от длинных очередей и проклятий, а от его капиталистического совершенства. Ведь в сравнении с советской грубой допотопной одеждой эти блузки, брючки, свитерки и сандалии всех оттенков, форм и почти всех размеров казались элегантными, легкими, модными. Цены даже по советским меркам были доступными. Потому сюда приходили счастливые «выездные» русские, теряли коммунистическое самообладание, покупали горы и выплакивали море.

Плисецкая не плакала. Но тогда, в первый свой поход в потребительский рай, накупила подарков всей семье и друзьям. И потом, когда бывала в Париже, заглядывала в Tati за нужными вещицами «по самым низким ценам».