Мода и гении. Костюмные биографии Леонардо да Винчи, Екатерины II, Петра Чайковского, Оскара Уайльда, Юрия Анненкова и Майи Плисецкой

В «Водовороте» было много уайльдианства: лондонская high life в дородных дорогих интерьерах, длинные, отточенные монологи с блестками колких афоризмов, декаданс, опиум, дым сигарет и живописно умирающая красота. Но было и много нового, что в конце 1920-х назовут «ноэлизмами», — лихо закрученная психологическая драма, слова, полные тайного смысла, откровенные диалоги с интимными подробностями и все виды пороков современного общества: мать-нимфоманка, молодые любовники-жиголо, ищущие удовольствий и быстрых денег, сын-наркоман с неодолимым влечением к юношам. Блистательный скандал, ловко рассчитанный успех, затмивший литературные достоинства пьесы.

Не успела критика опомниться, как Ноэл представил еще две постановки, в которых также сыграл главные роли: «Падшие ангелы» и «Сенная лихорадка». Обе про жизнь высшего света, далекую от христианских добродетелей, о продажной любви, алкоголизме, наркотиках и застенчивом, замаскированном шуточками обожании представителей собственного пола. В 1925 году Ковард написал мюзикл On with the Dance и представил его в Манчестере и Лондоне. В постановке, между прочим, участвовал Леонид Мясин. Она имела колоссальный успех. Заглавная песня «Бедная маленькая богатая девочка» стала главным хитом двадцатых, гимном флапперов — и бедных, и богатых.

Первый триумф драматург принял как должное. Прошел испытание медными трубами без особых психологических проблем и нервных срывов. Но было другое испытание, посложнее, — фотовспышками. Они заставили перекроить гардероб. Если до «Водоворота» Ноэл обожал красиво одеваться, то после научился одеваться с лондонским щегольством, с легкой вест-эндовской сумасшедшинкой. До 1924-го года он щепетильно подбирал сорочку к костюму, пошетку — к галстуку, галстук — к пиджаку. За два триумфальных года понял наивную нелепость подобных попыток и сделал правилом (ставшим законом целого поколения) надевать что-то, выбивавшееся из общей гаммы и дополнявшее ее одновременно.

Ноэл Ковард и Гертруда Лоуренс в пьесе «Частные жизни».

1930 г.

Щегольская карьера Коварда началась с носков — ярких, цветастых, нагло торчавших из-под классических брюк. Он сделал им отличную рекламу, и такими вскоре обзавелись экстравагантные модники Челси и Сохо.

Фотовспышки преследовали его повсюду, и приходилось с маниакальной тщательностью подбирать костюм и аксессуары, не забывая шокировать папарацци, как того требовали законы шоу-бизнеса. В 1924 году он совершил ошибку, о которой жалел, кажется, всю жизнь. Для обложки журнала The Sketch решил позировать в шелковой пижаме, одной из тех, которые приобрел сразу после успеха «Водоворота», сделав их популярными в артистических кругах. Уселся на кровати, взял в руку трубку «Эриксона» и непринужденно болтал, пока фотограф наводил объектив. Потом как-то забыл про эту сессию, доверился редактору. И с ужасом обнаружил свой снимок на обложке — на кровати, в пижаме, с телефонной трубкой у накрашенного лица, со щелками вместо глаз (Ковард неудачно моргнул, и это фото сочли лучшим). «Я был похож на китайского фокусника, любителя чувственных наслаждений, находящегося на последней стадии физической и моральной деградации» — так, почти научным языком, драматург отозвался о себе на снимке. Это была первая и, пожалуй, единственная его имиджевая ошибка.

Разносторонне одаренный драматург, Мастер, как его теперь величали, ввел в моду пестрые шелковые халаты. В одном из них дебютировал в «Водовороте» и потом еще много раз появлялся, атласный и подпоясанный, на сцене и на вечеринках перед гостями. «Эти халаты такие забавные, в них так удобно играть. И эта их мягкость, этот свинг». — Ковард мягко переливал невидимый струящийся шелк из одной руки в другую.

Халат с шалевым воротником, кушаком, широкими рукавами он носил поверх белой сорочки для смокинга и с галстуком-бабочкой. Изнеженно-салонный облик дополняли длинный костяной мундштук (еще один «ноэлизм») и глянцевые дорожки на черных, жестко уложенных волосах.

Еще в начале двадцатых, съездив в рациональную спортивную Америку, Ноэл полюбил яркие водолазки из джерси и носил их со светлыми фланелевыми брюками и теннисками, а также, в более формальных случаях, с классическими двубортными пиджаками. Получалось демократично, но в британском стиле. «Из вечерних газет я узнал, что начал новую моду», — вспоминал Ковард. Отныне все — и денди, и мальчики из хора — носили именно такие водолазки из джерси, иногда весьма смелых цветов. Он обожал пурпур, непременно носил что-то в этом оттенке: шелковый галстук, носки, сорочки, халаты. Пурпур, бесспорно, подходил его лучистым с бирюзовой искрой глазам, но Ковард также знал, что этот цвет был зна́ком для «своих»: по нему узнавали друг друга элегантные лондонские гомосексуалы.

Ковард был по-уайльдовски элегантен. Он любил сдержанные безукоризненные костюмы от Hawes & Curtis и других закройщиков с лондонской Сэвил-роу, на раутах появлялся в классических смокингах и, в общем, почти не хулиганил и не эпатировал публику.