Мода на чужих мужей

Она смущенно улыбнулась и рассердилась тут же на всех сразу. И на того шутника, что сначала подсаживается к ней в ресторане, говорит страшно и сурово, а потом подлавливает в магазине и сводит все к непонятному юмору. И на бдительность персонала рассердилась. Сочли ее умалишенной, надо же! И на себя больше всех.

Надо же было таким бесхитростным способом попасться на удочку! Иван говорил ей, что встреча в ресторане – какой-то непонятный развод. Что ничего серьезного в этом нет и быть не может, а она…

Так, стоп! Опять Иван?! Сколько можно, Оля! Неужели слова Надежды из ювелирного магазина не возымели действия и ты все еще ему веришь?! Да может, это как раз он и подослал к тебе этого с запонками в ресторане? Ты ведь поехала обедать как раз после визита в общество цветоводов. Иван тогда долго смотрел на тебя из окна, мог и послать кого-нибудь вслед. Специально, чтобы запугать, запутать, чтобы ты вынуждена была принять его помощь и…

Нет, пора все рассказать существу единственно разумному – Ростову Дмитрию Николаевичу. Необходимость не только назрела, она просто перезрела и в руки с ветки падает. Иначе это точно никогда не закончится. Этот клубок человеческих пороков и страстей ей никогда не размотать, как бы она ни старалась. И какими бы путями ни шла, ухватившись за кончик нити, непременно в тупике оказывается.

Почему она ищет не там, вдруг вспомнила Ольга, выходя из магазина, нагруженная пакетами. Почему? И откуда, откуда ему известно, что конкретно, кого и где она ищет? Он что же – следит за ней?! Господи! Не в этой ли связи ей грозит опасность, о которой Ростов предупредил сегодня по телефону?!

До назначенной встречи оставалось чуть меньше часа, и Оля заторопилась. Она как раз успеет добраться до дома, разобрать пакеты и сварить кофе к его приходу.

Почему-то захотелось угостить черным, крепким кофе этого небритого угрюмого грубияна. Может, он не любит такой, предпочитая ему громадные кружки растворимой бурды. Может, и вовсе чай предпочитает или лимонад всем на свете напиткам, она все равно ему кофе сварит. И заставит присесть за ее стол, и печенье ему подаст в красивой стеклянной коробке, оставшейся от дорогих немецких конфет, присланных родителями к прошлому Рождеству. И чтобы уж сразить его совсем наповал, скатертью голубой с салфетками застелет стол. И платье ради такого случая наденет, выбравшись из джинсов.

Пускай! Пускай он смущается, роняя крошки на голубой немецкий лен. Пускай долго нацеливается на крохотную чашечку, прежде чем взять ее в огромную мозолистую ладонь.

Интересно, а откуда у него мозоли? Работа вроде непыльная, а ладонь будто наждачной бумагой протерта. Может, на тренажерах время теряет? Неважно! Важно то, что она посадит его за свой красивый стол. И если он станет отказываться, непременно настоит, иначе ни за что ему ничего не расскажет. Потом она усядется напротив, изо всех сил стараясь быть красивой. Станет смаковать его дикое смущение, с которым он будет смахивать крошки от печенья со скатерти, стараясь делать это как можно незаметнее. Станет рассматривать и гадать: а есть ли у этого грубого симпатичного парня формула семейного счастья? Вывел он ее или заморачиваться не желает, скопировав у знакомых, у которых она удачно сложилась? Или все же он не хочет как у всех, а хочет по-другому? Чтобы оно было только его – одно-единственное и неповторимое, трепетное, тщательно хранимое и неуязвимое.

Вот бы угадать про него все, а? Вот бы найти подтверждение, что не ее одну терзают такие мысли.

На встречу с Ростовым она жутко опаздывала. На перекрестке, славившемся постоянными дорожными происшествиями, сегодняшний вечер не стал исключением. Сразу четыре машины плотно сцепились боками, будто жестяным цветком к празднику решили город украсить. Жертв, слава богу, не было, разрушений тоже немного, но пока все вымеряли, пока составлялись протоколы и растаскивались в разные стороны автомобили, прошел почти час.

Ольга нервничала, без конца пыталась дозвониться Ростову и в перерывах – он не отвечал – рассматривала надвигающуюся на город темноту.

Она не наползала, как весной и летом, с востока, деликатно закрашивая оранжевый отсвет заходящего солнца сиреневыми сумерками. Она просто нахлобучивала на город черную бескозырку с прорехами, в которые несмело подмигивали редкие звезды, и все! Без полутонов и переходов: либо бело-серый день, либо глухая непроницаемая ночь.