Мода на короля Умберто

— Я не понимаю, — перебила Клавдия Петровна, — почему ты нищий? Почему в день получки у тебя нет денег?

— Потому, что у меня есть то, чего нет у вас.

В ответ загремело: «распущенность», «пропащий», «общение с так называемыми мыслящими» и «порядочность».

Вартаховский вознес страдательный взгляд к двери, и как бы на его призыв явилось спасение в образе безмятежной профсоюзной девушки с древними глазами.

— Вартаховский, пишите заявление в местком. Можем выделить пятнадцать рублей, — сказало Спасение.

— Что я говорила! Вот доказательство. — Отомщенная Клавдия Петровна взывала к Елене Григорьевне. — Как «лучшему» работнику. Тем, кто действительно нуждается в помощи, — она взглянула на пустой Валин стол, — шиш.

— Клавдия Петровна, — Спасение говорило тягуче, будто спросонья, — не знаете, а набрасываетесь. Вартаховский этих денег и не увидит.

— Конечно! Пропьет!

— Мы ему не дадим.

— Что за чушь?

— Он задолжал в профсоюз, не платит взносов. Его уже по-всякому уговаривали. Теперь местком постановил выделить ссуду для погашения задолженности.

— Щедрые же вы товарищи!

— Не беспокойтесь, Клавдия Петровна, вам не дадим.

— Тогда и я не стану платить!

— Не оплатят больничный.

— А как Вартаховскому оплачивали?

— Клавдия Петровна, — взмолилось Спасение, — если вам его не жалко, пожалейте хоть меня. Попадет-то ведь мне.

О Вартаховском говорили так, словно его не было в комнате. И над словесной перетолчкой профорга с начальницей поднялся голос Елены Григорьевны:

— Скажите, как ваше имя?

— С вашего разрешения, был когда-то Виталием Федоровичем.

— Виталий Федорович, очень прошу, скажите что-нибудь в свою защиту, если вас это оскорбляет, или покайтесь, если все это не так.

Вартаховский безвольно пожал плечами и вышел из редакции, бросив на ходу:

— Сколько ни говори, ничего не изменишь.

— Нашел случай, чтобы часа два околачиваться по зданию. — В глазах Клавдии Петровны горело желание ударить его.

Спасение кинулось за Вартаховским.

Но Клавдия Петровна не учла тягу Вартаховского к красивым женщинам. Он вернулся гораздо раньше с проясненной улыбкой, галантно-приятный.

— Вы все-таки не ответили на мой вопрос: замужем вы или… — Вартаховский пальцами отбил по столу чечетку.

— Виталием Федоровичем, — пояснила я Елене Григорьевне, — руководит чувство отвергнутого народного заседателя: Клавдия Петровна не пустила его на заседание суда, вот он и устраивает расследование на месте.

— Ничего, и моему терпению есть предел. — Клавдия Петровна взяла со стола линейку, словно собиралась измерить, много ли осталось в ней терпения.

— Муж и двое детей! Угадал?

Я умолила Елену Григорьевну ответить Вартаховскому «да», иначе в разливе беседы утонет конец истории с бриллиантами.

— Вы остановились на том, что не решили, будете ли снова собирать Болховитиновой, — напомнила я.

— Большинство согласны, а Каролина Сергеевна Борткевич… Уже слышали про такую?

Елена Григорьевна сразу заметила, что все мы, даже Вартаховский, опоздали изобразить на лице безмятежность.

— Каролина сказала, что денег ей не жалко, но вот принимать их от нас — безнравственно, что Болховитинова должна была продать книги из библиотеки, отнести в антикварный бриллианты, но не попытаться сохранять их ценой подачек. Были бы живы предки Болховитиновой, они внушили бы ей представление о чести, тем более дворянское.

Вартаховский оценил каждую из нас презрительным покачиванием головы.

— Если уж Борткевич разглагольствует о нравственности, то мне остается говорить о невинности.

— Между прочим, Вартаховский, да будет тебе известно, Борткевич — просвещенный человек, различает, что к чему, и в книгах, и вообще.

Елена Григорьевна как бы подтвердила слова Клавдии Петровны:

— Она вам прочтет наизусть всего Заболоцкого.

— Я знал человека, который декламировал лермонтовского «Демона», но был подонком. С новым мужем я посоветовал бы ей изучить уголовный кодекс.

Обо всей ленинградской феерии Каролины Сергеевны мы не сказали ни слова, однако на лице Елены Григорьевны возникло такое выражение, словно ее осенила догадка:

— У Каролины есть слабость, она всегда чувствует себя беззащитной.

Голос Елены Григорьевны манил Вартаховского, как бродягу домашний огонь.

— Двоемужество, знаете ли, не способ самозащиты.

Вместо ответа Елена Григорьевна уклончиво улыбнулась.

— Она сама здесь говорила: наелась шампиньонов и перевернула судьбу, — встревоженно доказывал Вартаховский.

— Нельзя и пошутить?

— Оклад шестьсот пятьдесят рублей! Действительно можно пошутить.

— Вартаховский, кто мне на днях с восхищением зачитывал заметку о многоженце?!

— Прошу извинения, Клавдия Петровна, всему виной мужское обличье. В день, когда вы придете в женской одежде, я разделю ваш восторг свадебным факирством Борткевич.

Клавдия Петровна растерялась, не зная, что защищать: право ли всегда носить брюки или свою точку зрения относительно Каролининого замужества? Но растерянность ее была недолгой, и, выпалив: «С мужчинами нечего церемониться! Поменьше щепетильности — вот девиз настоящих женщин», — она решила обе проблемы.