Мода на короля Умберто

Я хотела поддержать Елену Григорьевну, но меня перебил Вартаховский:

— Интересно другое. Что, если у открывателя фамилия Непейпиво, как тогда называть? Или Ережоков?

Ход нашего разговора смахивал на поиск брода: все время приходилось избегать опасных мест. Пока Вартаховский, не обращая внимания на мои знаки, напрасно искал тетрадь, куда записывал поразившие его фамилии, я шепнула Елене Григорьевне:

— Придвиньтесь ближе.

Беспорядочное шуршание всегда заставляло Клавдию Петровну вспоминать о состоянии книжного шкафа. Она встала в дверях.

— Вартаховский, я почувствую когда-нибудь систему в редакции?

— На мне шкаф, система — на вас.

Клавдия Петровна потянула на себя дверцу шкафа. На пол повалились книги, стоптанные туфли, пачка соли и теннисная ракетка. Вартаховский бросился к шкафу, принял спиной новый обвал. Поднялась такая пыль, что Клавдия Петровна яростно чихнула. Тогда Вартаховский шутовски закачался, мотнулся к окну, словно его понесло воздушной волной, открыл створку и выпрыгнул в заснеженный двор. Смеялись над выходкой так долго, что Вартаховский успел бы обогнуть здание и вернуться в редакцию, но он предпочел застрять в другом месте, куда, спасаясь от Клавдии Петровны, наведывался чаще, чем требуется.

Клавдия Петровна приказала нам привести комнату в порядок и, разгневанная, отправилась на поиски Вартаховского. По дороге ее, вероятно, кто-то перехватил: мы водворили книги на полки, разместили туфли, соль, ракетку в ее кабинете, а ни Вартаховский, ни Клавдия Петровна не появились.

После обвала шкафа более уместным был бы разговор о горных породах, но Елена Григорьевна снова вспомнила минералы:

— Знаете, о каком камне я мечтаю?

— О черном бриллианте! — На листке бумаги я выдавила карандашом несколько растопыренных лучей.

— Черный, но… всего лишь опал.

Она как бы извинялась за скромность своего желания. Я стала уверять, что оно выполнимо, что смоляной опал можно раскопать и под Москвой.

— А вот я мечтаю хотя бы взглянуть на черный бриллиант.

Елена Григорьевна подрисовала к лучам похожее на подошву солнце, обрамила его квадратом, быстро затушевала и, таинственно улыбаясь, пригласила меня как-нибудь заглянуть к ним в институт.

— Я имею в виду редчайший камень, — напомнила я подозрительно.

— Я тоже. Кольцо с савойским, черным, бриллиантом есть у нашей сотрудницы Болховитиновой. Кстати, это женщина, которой мы часто собираем деньги. Не без моего участия. Считается, что она живет очень трудно: трое детей, муж мало получает. Я не видела на ней ни одного хорошего платья. А работник аккуратнейший, необыкновенно образованная. Ее дед собрал огромную библиотеку. Он состоял в обществе теософов, куда входили Андрей Белый и Волошин. У нее есть прижизненные издания Пушкина, Лермонтов с комментариями Блока, автографы Достоевского! Когда наши сотрудницы узнали, что Болховитинова — владелица такой библиотеки, они отказались устраивать очередную складчину: если так тяжело, не грех кое-что отнести к букинистам. Я насилу убедила своих, что нас рубль или два не разорят, а разбазаривать ценнейшую библиотеку — преступление. Это же национальное достояние.

— Вы, наверное, все перечитали?

Я откровенно завидовала, но Елена Григорьевна с утомленной улыбкой закрыла глаза.

— Книги оттуда не выдаются. Ну вот, после Нового года Болховитинова приходит в институт в выцветшем ветхом костюмчике, но почему-то все заметили, что на руке у нее кольцо, и даже позлословили: зачем, мол, надевать стекляшку, лучше ничего не носить. Я возьми и ляпни: в кольце — бриллиант. Болховитинова ужасно смутилась, повернула кольцо камнем вниз. Все, кто спорил, что черных бриллиантов не бывает, притихли и уставились на нее. Она залепетала, что кольцо, серьги, кулон тоже достались в наследство от деда. Муж запирает их, дает надевать только по праздникам. После встречи Нового года он маялся с похмелья, поэтому драгоценности задержались у нее.

Спокойный тон Елены Григорьевны взорвал меня.

— Ну что вы за люди?! Неужели и дальше будете опекать нищую миллионершу?

— Да ведь работа Михаила Перхина, девятнадцатый век. — Елене Григорьевне казалось, что этот довод оправдывает ее отношение к Болховитиновой. — Нельзя, чтоб изделия знаменитого мастера попали в случайные руки, а то и уплыли бы за границу.

Я вспомнила библейскую мудрость о сеятеле, который ждал всходов, бросив семена на проезжую дорогу:

— Боюсь, вам одной придется помогать Болховитиновой.

— Разве мои доводы не убедительны?

— Да Болховитинова же сохраняет ценности для себя!

— Кто знает… Возможно, когда-нибудь она передаст их в Оружейную палату.

В этот момент дверь со стуком ударилась об стену. На фоне салатных коридорных обоев обозначился ведомый за воротник Вартаховский.

— Расчищай! — Клавдия Петровна не глядя ткнула перстом в пятнистый линолеум.

Вартаховский дернулся:

— Простите, дальше дорогу знаю. — Потом погрозил пальцем и загадочно сказал: — Все ваши камушки — ничто по сравнению с золотистым топазом нашей уважаемой Клавдии Петровны.