Мода на короля Умберто

Напористым тоном Клавдия Петровна хотела выпихнуть Вартаховского из разговора, но это было так же трудно, как утопить резиновый мяч. Голос Вартаховского всплывал сразу, едва Клавдия Петровна замолкала.

— Не уловил.

— Еще бы! Ты целыми днями спишь, пьешь чай или любезничаешь с интеллектуалами!

— А темплан, наверное, вы составили? И вам пришлось сочинять аннотации.

— За месяц можно сочинить роман!

— Бумагу дать? Голубую аристократическую или лучше мЭлованную? Пора создать что-нибудь нетленное.

Вартаховский намекал на страсть Клавдии Петровны к составлению докладных, но понять это мог человек менее простодушный, чем наша начальница. И она отозвалась:

— Пусть романы сочиняют те, кто не привык трудиться. Я вращалась в обществе писателей.

— Ох. Ладно. Появляется лиловая машина «Виктор», шампиньоны в сметане, наверное: «Ах, вы прЭкрасны, незабываемый вЭчер», и хороший парень, хотя и начальник отдела, летит подальше в одно мгновение. Его не удостаивают нормального объяснения, с ним договариваются по телефону.

— Конечно, все должны нянчиться, как с тобой! Вечный подзащитный!

— У теперешних дам нет обязанностей. Но, в конце концов, стоят же чего-то обычные человеческие привязанности!

— Особенно для тебя, когда нужно выклянчить рубль.

У Клавдии Петровны выработалась привычка и разумные слова Вартаховского принимать в штыки. На то существовали причины, но сейчас Вартаховский бодрствовал, от него не разило перегаром, до обеда он отпечатал на машинке несколько служебных писем.

— А с мужем действительно как-то странно, — вступилась я. — Если он превосходный, зачем оставлять, а если оставлять, то как это сделать в три дня?

Клавдия Петровна не сразу ответила мне. Она приказала убрать со стола все лишнее: журнал, сумку, толстую книгу, и после того, как я с неохотой рассовала все по ящикам, а книгу повернула переплетом к ней, чтобы можно было прочесть «Орфографический словарь», она сказала:

— И его спрячь, может исчезнуть. Ты что, не слышала: содействовала значительная личность!

— Все равно без суда не обойтись, — твердо ответила я, меж тем как зрачки Клавдии Петровны потемнели и стали походить на застывшие капли столярного клея.

— Утверждаешь, будто разводилась. Это для супругов с детьми волокита.

Я с сомнением обратилась к Вале, у которой слова Клавдии Петровны о возрасте, любви и деньгах отбили охоту поддерживать разговор.

— Да, теперь упростили. Расторгают, и в час. Только какие вы все наивные! Неужели не заметили, как она напирала на слово «муж»?! Что привлекательного в этом слове для семейной женщины? И потом Дворец! Я тоже была замужем, попробуй затяни меня во Дворец. Хоть в обыкновенный загс! Это прельстит девчонку. Даю голову на отсечение, Каролина — еще та штучка!

Валя говорила без намерения оскорбить, но Клавдия Петровна почему-то болезненно усмехнулась:

— Зачем переиначивать по-своему? И в пятьдесят лет хочется во Дворец.

— Там не принимают, кто дважды. — Для убедительности я подняла два пальца.

— Помогало значительное лицо!

— Вы это значительное привлекаете, как авторы древних трагедий бога из машины. Спускается с неба и разрубает все хитросплетения.

— По части литературы ты уже выхвалялась, а по части жизни… Да что там?!

Клавдия Петровна унеслась в другую редакцию, где работают не маловеры вроде нас, а люди, способные удивляться. Воистину видимость, которая просто обманывает, — не нравится, но та, которая играет, — вызывает необузданные желания. Окрыленная Клавдия Петровна, Ника стандартизации, спасала цельность своего впечатления, ради которого в минуту ухода Каролины забыла даже примерить дубленку.

Вскоре над разгадкой Каролининого замужества стали ломать голову и наши соседи по редакции и вместе с нами ждать ее нового появления. Вартаховскому — с ним Каролине Сергеевне предстояло закончить работу над рукописью — наказали при случае расспросить Каролину: ведь не станет же он отрицать, что тут странная и путаная история. Но Вартаховский и без расспросов был убежден, что предприимчивой, нахрапистой особе ничего не стоит ввести в заблуждение целую редакцию, и там, где мы видим загадочность, он находит голый практицизм и обман. Так высказался он, засыпая за своим столом.

Через месяц Каролина опять появилась.

— Устала! От приемов, улыбок, счастья! Гофманиана. Суетно, но здорово! Совсем как в сказке! Полное удовлетворение своей работой!

Борткевич обращалась сразу ко всем, весенним голосом подтапливая нашу сдержанность. Снова едва уловимое лукавство во взгляде и желание нравиться.

Клавдия Петровна удивленно спросила:

— Неужели вы сделали такую глупость — оформились на новую службу?

— Да нет же! У мужа, — сказала Каролина Сергеевна, и все почему-то переглянулись, — наскребается трехтомник, а заниматься ему некогда. Над книгами ведь надо сидеть!

Быстрота ли ответа подействовала или зависимый тон вызвал сомнение, но с лица Клавдии Петровны сползла снисходительная усмешка. Ее мысль передалась нам, и каждый по-своему вникал в новый смысл Каролининого замужества, думая об одном и том же: «Хорошую работницу нашел себе возможный членкор».