Мода на короля Умберто

Неприятности начались с установления предупредительного щита: «Воспроизводственный участок! Запрещается охота, ловля рыбы, нахождение туристов». Кто бы мог представить, что именно здесь надпись вызовет бешеную ярость? В первую же ночь щит расстреляли, а опору, держащую его, выворотили. Для погрома не поленились пригнать и трактор. Его следы отпечатались на песке, и, ступая по ним утром, Новожилов клял врагов природы, подбадривая лебедей: «Ничего, ребята, не унывайте, в обиду не дам». То, что подобное устраивали в других зонах хозяйства, не удивляло. Там хоть знаки стояли в глуши, а не в соседстве с колхозным током.

Егеря поставили новый столб. Врыли — глубже нельзя. На краю обрыва. Если кто-то попытается снести трактором или грузовиком, то не удержится и ухнет вниз. Круча, правда, не слишком высокая, но кому интересно зарыться носом даже с низкой или застрять под откосом?!

Долгое время щит не трогали. И вот недавно опять изрешетили.

Надежный страж бахчей Мореный сообщил приметы возмутителя спокойствия.

Летун! Новый работник тока. Как Новожилов сам не догадался?! Ну, этот долго будет отыгрываться. Хотя мог бы и поблагодарить за чудесное спасение. А дело было так.

Пошла одна развеселая компания на лося, но вместо одного убила двух. И скорей сдирать с незаконного зверя шкуру, прятать в кузове грузовика. Разделавшись, приятели и сами забрались наверх, расположились за бутылкой «Столичной». Осоловев на холодном ветру, самый хилый из них незаметно отполз, натянул на себя лосиную шкуру и будто провалился — заснул в тепле. Но приятели не забыли про улику. И когда машина проезжала мимо реки, хвать шкуру и на полном ходу долой. Так спешили, что она даже тяжелой не показалась. Ближе к дому хватились: батюшки! Нет человека… От ужаса протрезвели.

А летун угодил в стог, занесенный снегом. Здесь его и обнаружил егерь. Тот самый, хмурый, которому в свое время советовали креститься, когда мерещится. Он обнаружил при свидетелях, так что не отопрешься, не свалишь с больной головы на здоровую.

Дальше — своим чередом: лосиные погубители предстали перед Новожиловым. И хмурый егерь доложил:

— Раньше, Василий Прохорович, детей находили под кочаном капусты, а теперь — бери крупнее… Готовый браконьер! Шкура задубела, а он ничего… теплый.

Конечно, мнения приятелей и директора разошлись. Браконьеры считали, что они уже понесли наказание, отправив дружка в амбулаторию и, кроме того, сдав незаконную лосятину. А Новожилов утверждал, что справедливый ход вещей нельзя путать с наказанием, а оно впереди и называется — гласность!

Почему бы, в самом деле, не осведомить общественность о неслыханном цирковом номере? Читали же про трюк знаменитого американца. Живым сумел выбраться из засыпанной могилы. А тут без тренировки, не владея сверхъестественным мастерством, человек вернулся с того света! Можно сказать, не в рубашке родился, а в лосиной шкуре.

«Летающий человек» — так назвал директор свою заметку. Однако в районной газете появилась она под заглавием: «Ну и ну!»; редактор забраковал прежнее название, найдя его мистическим, балаганным и неудачно-двусмысленным.

25

Раньше в скудных здешних угодьях с трудом, заверяли охотники, они вытаптывали за день плохонького русака. И этот единственный заяц — сколько чувств вызывал! Почести ему отдавали последние, словно крупной добыче. (Есть такой охотничий ритуал, непосвященным он кажется странным.) Прежде чем укладывали трофей в рюкзак, рассматривали на свету, гладили, шерстку ворошили и говорили, гордясь: «Чем рыжее, тем дорожее». После же вспоминали совсем далекие времена, когда и заяц, и куропатка выскакивали ну просто из-под ног, когда деды охотничали в усладу, на выбор и с понятием.

Про рыбу старались не заикаться. Но порой заходил разговор где-нибудь на току — здесь побольше пенсионеров, — в обеденный перерыв, и вздохи летели со всех сторон.

Попочтеннее и посолиднее рассказчик как зачин вознесет: видели недавно — колоннами раки ползли на берег, а горожане их хватали — и в сумки. По десять заходов делали. И прокатит рассказчик крепким словом металлургический завод, который сбросил в реку отходы, а под конец восчувствует, чуть зубами не заскрипит:

— Прежде, бывало, рыба взбрыкивала на зорях, как застоявшиеся жеребцы в стойле.

Сам он — как коренник в упряжке: крепок, хотя стар, полуседые волосы блестят на солнце.

— Пре-е-ежде, — подхватит кто-нибудь из слушателей-пристяжных, — судака лопатой гребли, а сейчас и в магазинах шаром покати. Сказать совестно: «Простипома!» — во какое название. Такой рыбой потчуют едока.

— Точно, — подтвердил третий. — Длинная, темная. Страшеннее не приснится. С худой головой. Тощая, как смертный грех. Зубы акульи. Лахудра лахудрой. Но в командировке чего не съешь?

— Если поймаешь уклейку, — повелительным голосом продолжит рассказчик, не давая пристяжным разойтись, — то ребрышки, как обручи, пересчитаешь — не рыба, а скелет. Да и где разгуляться ей? Заилились реки. Котенку по пузо.