Мода на короля Умберто

— А помнишь, Вася, — спрашивает она, и даже голос ее становится молодым, — нашего Бобку?

— Как не помнить… С тех пор всех ручных сурков называю Бобками. Ну вот, повел однажды этого егеря к барсучьей норе. Ясно, барсук путь к себе не асфальтирует, указателей не ставит. Несколько раз сбивались, царапали руки, продирались через колючие ветки. От комаров ошалели! Но по дороге видели страшно много интересного. Кабаньи лежки! Оленьи! И что думаете? Не дойдя до барсучьего городка, он плюнул и сказал: «Чтоб я так мучился? Лучше в клетках буду снимать». То есть заключенных животных он предпочитает вольным… А когда я начал требовать работу, он стал обижаться и даже жалобу, подлец, написал: директор просиживает в кустах сутками, в угодьях его не видят, интересуется только фотографией!

Неожиданный оборот удивляет Александру Михайловну. Она смотрит на изображение глицинии, потом на гостя, не зная, что и сказать.

— Правильно! — говорит Новожилов. — Благодаря фотографии я познал тайны разведения животных. Чтобы снимать, их надо иметь возле себя. А чтобы они были рядом, нужно охранять от хищников и браконьеров, кормить, поить, то есть заниматься биотехнией. А биотехния и привела к тому, что вокруг меня много живности. Она бегает, прыгает, летает рядом со мной, потому что ей хорошо. А кто-то не понимает, что места, где фотографирую, — моя лаборатория. Правда, она не запирается, вот и считают, что можно везде лазить, все пугать, бить, стрелять, а потом писать жалобы.

Александра Михайловна не может взять в толк, чего ради о зловредности кляузников Василий Прохорович говорит так весело? Но, глядя на него, тоже начинает улыбаться. Разница между японским и сухоерикским постижением очарования вещей, увы, так велика.

22

Электрический самовар давно остыл. Но начни хлопотать из-за чая, Василий Прохорович кинется помогать. А ей так не хочется лишать себя удовольствия: в кои веки заглянет еще интересный собеседник.

— Или вот еще любители, будь они неладны и я вместе с ними — всех принимаю… Пишет один: видел ваши фотографии в книгах и вот как родственная душа хочу познакомиться. Разрешите снимать вашу флору и фауну. Я согласился. Приехал он с фотокамерой и своей любовницей в придачу. Уж извините, Александра Михайловна, из песни слов не выкидывают. И поясняет, что у него есть жена и дети, а это его друг жизни. Поселил их в Журавниках, на берегу. Подальше от базы. И вот я должен был поехать в город, но случайно остался. Заявляется он из Журавников с утра пораньше, думая, что меня нет. А я в гараже, рядом. И вижу, как он пошел в дом и сразу вылетел как миленький. Оказывается, в комнате он упал перед моей Наташей на колени и давай Есенина петь и читать… Больше «Как жену чужую обнимал березку…». И это при живом муже… Хорошо, что я не ревнивый… Хотел удавить его на месте. Но вспомнил, что много в жизни еще не успел…

А приезжие горожане почти все одинаковые. День походят, восторгаются: «Ой, как красиво! Вода, лес, птички поют!» На другой день спрашивают: «Удочки есть?» Даю удочки, садятся ловить. Через некоторое время и это надоедает. «Дайте ружье, пойду в лес на охоту». Ружья, конечно, не даю. К вечеру спрашивают: «А бабы здесь есть?» В станице, говорю. Только за чужих баб ноги переломают. Они, конечно, пугаются и наутро уезжают.

— А приличные были? — спрашивает Александра Михайловна, улыбаясь. И ставит перед дорогим гостем наливку.

Сосуд благородно мерцает под светом, и Александра Михайловна, любуясь, сравнивает цвет с глазурью фарфоровой вазы.

— Нефритовая пена, — говорит она, искушая.

Но час поздний, разве чтобы ублажить хозяйку, наполняет Новожилов стопку и откликается:

— Сколько угодно! Но это уже другая тема. На следующий раз.

Разговор с учительницей всегда кончается одним и тем же. Александра Михайловна привыкла, что главную роль в историях Новожилова играют браконьеры, и жизни Василия Прохоровича без борьбы с ними она не представляет.

— Все-таки трудно тебе, Васечка, живется, — говорит она, выходя с гостем на крыльцо и отыскивая лучом фонарика дорожку между высокими кустами жимолости.

Легкий запах ночной фиалки, трубные крики лягушек-жерлянок из дальнего тростника бодрят Новожилова. Он чувствует себя молодым, полным жизни.

— Трудно? — переспрашивает он. — Наверно… А без борьбы природу не сохранишь. Есть же люди — как слепни: дорвутся до крови и так сосут, что слепнут. — Уходящий было гость задерживается возле кадки с водой. — Тут после нервотрепки схватил приступ. Думал, конец. Укатали сивку крутые горки. Пот пошел холодный, как дождь. Вызвали «скорую»… А сегодня был в поликлинике. Сняли… Забыл, как называется… А… кардиограмму. И оказывается, месяца три назад перенес этот самый…

— Инфаркт? — ужасается Александра Михайловна.

— Весной газик сел в грязи, я выталкивал изо всех сил, и вдруг сердце кольнуло, и стало немного плохо. Это и был инфаркт. Но воевать буду до гроба. Иначе нельзя.

— А Наташа не сердится?

— Хочешь быть женой Новожилова — терпи!

— В город не уговаривает перебраться?

— Кое-кому я уже сказал: женщин много, а работа одна.