Мода на короля Умберто

Веселость мигом слетела с Беклемишева. Черт побери, не вовремя высунулся в коридор! Но, быстро придя в себя, Беклемишев заулыбался. Мысли его, было перемешавшиеся, опять обрели прежний, непогрешимо стандартный ход. Слова заструились тихо, успокаивающе.

Факт имел место. Списал землю за наступлением песков. Но разве можно на обычное дело так реагировать? Беклемишев сокрушенно вздохнул, вытер края губ платком, и вновь потекли-заструились слова.

Речь о событиях двадцатипятилетней давности, когда Новожилов не работал в Сухом Ерике, о событиях, спрогнозированных на будущее и могущих обратиться в реальность, поскольку барханные пески не дремлют.

— Если меня тут не было, то и дичи… раз-два, и обчелся! Как же она могла подчистую все съесть? — спросил Новожилов, отметив, что Беклемишев завилял, как ужака под вилами.

Землеустроитель опять вытер края губ и повторил: «Барханные пески не дремлют» — с таким видом, словно не ручается за поведение этих самых песков.

Однако Новожилов пропустил его слова мимо ушей.

— Ты и камыши занес в пашню. Колхозный бригадир их и зажги. И спалил наших зверей. Где это видано, чтобы озеро пахали?!

Оба посмотрели друг на друга, ясно понимая, что никогда не договорятся.

— Придется возбуждать уголовное дело за очковтирательство и клевету на диких животных.

Хитрый Беклемишев словно того и ждал. С признательностью поклонился, руку приложил к груди: «Спасибо скажу». Разве неизвестно, как землеустроитель рвется на пенсию? А благодаря Новожилову скорее выгонят, и он будет спокойно сидеть дома. Мемуарчики почитывать. В огороде копаться. И Беклемишев пошел себе, не обидевшись.

21

Кажется, все пересказал Новожилов о своей жизни. Но всякий раз при встрече с учительницей находилась новая тема. Если Александра Михайловна была в плохом настроении, Новожилов старался повеселить ее. Не одними же профессиональными соображениями потчевать старушку, она и прежде отличалась широтой интересов!

В ее доме Новожилов впервые увидел книгу цветных фотографий животных. Давным-давно. Поразил снимок кукушки, подбрасывающей яйцо в чужое гнездо. Он долго смотрел на гладкий лист, запечатлевший одну из тайн природы, и гадал, сколько же провел в укрытии фотограф. «Мастер, — думал он с восхищением. — Настоящий мастер!» И ему захотелось сделать такой же снимок.

— Был у нас егерь, — начинает Новожилов неторопливо, глядя на фотографию глицинии, которой прежде не видел здесь. — Тоже захотел стать фотоохотником и лез мне под руку в мои шалаши. Как-то с огромными трудностями, высоко на дубе поставил я шалаш для съемки орла-карлика…

Заметив оживление в глазах Александры Михайловны, Новожилов спрашивает:

— Помните, как просвещали своих юннатов?.. Вынимали монету и говорили: «Самая маленькая на свете летучая мышь — с пятачок». Забыли?.. А я нет. Но мечтать о разведении такого существа перестал: не приживется в наших краях. А вот самый маленький орел есть в Сухом Ерике. Хоть он и с ворону ростом, но тоже редкость.

Старая учительница, увлекшаяся в последнее время японским искусством — оттого и появилась в ее комнате глициния, — пытается и орла-карлика воспринять в духе японского чувства прекрасного. Александра Михайловна не на шутку ударилась в теорию «моно-но-аваре» — очарования печали вещей, — решив: ее постижение даст чувство гармонии и единства с миром.

Однако ничего этого Новожилов не знает. Он безразличен к прелести фарфоровой вазы, прозрачной, как скорлупа, с мерцающими точками на темной глазури. Их звездная россыпь располагает его не к мыслям о бесконечности мира, а к разговору.

— Как станет вести себя орел-карлик, я понятия не имел. Бывает, птицы не боятся человека и не обращают внимания на щелчок затвора, вспышки импульсных ламп. Бывает, самка не боится, а самец робеет страшно. Достаточно чуть дрогнуть занавесочке в шалаше или упустить спичечную коробку… А то шевельнуться, и птица слетает с гнезда и три часа орет возле него, сообщая всему свету, что в шалаше человек.

Александра Михайловна слушает, точно Новожилов не душу отводит, а отвечает урок. И по старой привычке подбадривающе кивает.

— А егерь, горе-фотоохотник, влазит в шалаш и сидит, как кот возле мышиной норы. Вот прилетает орел с сусликом в лапах. Начинает кормить. Егерь чуть шелохнулся, упала крышка от объектива. Птица мигом взлетает, часами парит над гнездом, но так на него и не садится. Ни о каких съемках, конечно, и речи не может быть.

Как егерь, он ровным счетом ничего не делал, только ходил с фотоснайпером по лесу, все искал, где бы щелкнуть на готовенькое. За лето не нашел ни единого гнезда! Решил, что птицы полетят к нему сами, как люди — в фотоателье.

Александра Михайловна улыбается, вспоминая далекое время, когда внушала юннатам: если взялись за фотографию животных, ищите натурщиков в поте лица. Одни любят места посырее и потемнее, другие — посуше, третьи — погуще. Иволги, например, предпочитают квартиры на вершинах деревьев, филины — в труднопроходимых зарослях, береговые ласточки — в земляных норах, а чомги — на воде. И все они стараются быть от человека подальше.