Мода на короля Умберто

— Нету у меня, любезная, никого.

— Одни живете?

— Третий месяц, слава богу, одна.

— Отчего ж «слава богу»?

— У-у-у, песня долгая! Это я сейчас рассуждаю, а раньше — ни до чего. Домой было тошно идти.

Паня понимающе покачала головой:

— Соседи допекали.

Старушка нахмурилась, махнула рукой:

— Хуже, любезная. Сожительница! Чтоб ее мухи съели!

— Как это?

— Чего не бывает в жизни! На двоих дали однокомнатную квартиру. До той поры о ней знать не знала, слыхом не слыхала. Я всю жизнь угол снимала, а она-то у сестры жила, ясное дело, как кошка с мышкой. Состояли обе мы на учете в райисполкоме. У ней первой подошло время на площадь. Вызывают. Однокомнатную квартиру, говорят, одной дать не можем, а выбирайте себе такую же одинокую пенсионерку, вместе и поселитесь. Вот такие-то у нас на очереди. Кого хотите? Стала она перебирать: та скандальная, та нахрапистая, та еще какая-то. И остановилась на мне. Про меня ей уже говорили: тихоня, мол, слова не пикнет. Приходит она ко мне. Адрес разузнала, имя, отчество, всякие обстоятельства. Коробку конфет — на стол. Милица, говорит, Игнатьевна…

— Милиция?!

Старушка привыкла, что имени ее удивляются, покорно кивнула.

— Ну вот, Милица, говорит, Игнатьевна, давайте вместе жить. Обе мы пожилые, делить нечего, вдвоем вроде веселей. Квартира хорошая, на втором этаже, в новом доме, ванная, горячая вода — это не ваш сырой угол у земли. А с другой стороны, старикам внизу оно и лучше. Напротив окон садик. Цветочки. И от центра близко. Возле Бауманского метро. А мне уж больно надоело платить двадцать пять рублей каждый месяц! Пенсия-то грошовая. И дом, где проживала, мрачный. Со сводами. Еще при Петре Первом строили. Впотьмах даже ходить боязно. Всякие страсти мерещатся. Думаешь, кокнут — и поминай как звали. Хозяева, правда, ничего были. Старуха с дочкой. Они мне отгородили угол, покупали кое-чего в магазине, посуду давали. А тут дочка завела ухажера, того гляди, замуж выскочит, меня-то и попросят. И опять иди скитайся, попадешь на каких-нибудь алкашей или жуликов. И вдруг такой выход! Какая-никакая, а все ж своя квартира! А что вдвоем поселиться — меня не смущало. Привыкла с людьми, притерпелась, думала, с чертом сживусь. В исполкоме расписку взяли, что съезжаемся по доброй воле. Вот так-то…

Сначала она характер при себе держала. А потом вздумалось ей, что я у нее в приживалках. Торчу будто перед глазами нарочно, чтоб досадить. Квартиру, мол, ей дали, она и хозяйка. И люстра, и половик, и шторы — все мое, а шкаф свой, говорит, убирай, он только вид поганит. Иконку мою выкинула… Себя больно ученой ставила! А что я, что она — одинаково в бухгалтерии работали. Свою половину с балконом отгородила шторой, у меня темень от этого. Если в ванной или на кухне какое пятнышко, напустится, и все в третьем лице: «Она у меня дождется! Я ей мозги прочищу!» Стала есть меня поедом, хуже короеда. Записки пишет, всякие приказания. Летом я по скверикам околачивалась. А зимой куда?

— Что же не разменялись?

— Разменя-а-а-ешься с ней! Мне, говорит, разъезжаться ни к чему, дождусь твоей смерти!

— И вы терпели?

— Ходила в райисполком, с людьми советовалась. Соболезновали, конечно… Но говорили: «Ведь сами расписку дали. Ждите теперь. У нас еще в подвалах живут». А она из-за моего хождения стала еще хуже. — Старушка вытерла платочком лоб. — Пятнадцать лет крест я этот несла — и вот дождалась!

— Померла?!

Старушка испуганно замахала руками.

— Что ты! Ну ее к лешему! Пусть себе живет. Мне самой комнату дали на «Щелковской». Да еще в доме с аптекой. В аккурат возле метро.

— А квартира вся ведьме досталась?!

— Выходит, так.

— Во как! Ни холивши, ни боливши!

— Да ведь и ей не сладко жилось. Тоже как в общежитии.

— Она из вас цифру пять выгибала, а вы еще жалеете.

— Да на радостях, любезная. Я теперь у себя каждый уголок целую. Закроюсь и гляжу на стенки. Три месяца на пустую комнату любовалась. Нажить-то ничего не нажила, по чужим людям скитаясь. Думала, хоть под старость по-человечески поживу. Обстановка — один срам. Двадцать пять рублей, что ни говори, перестала платить за угол, вот и накопила за пятнадцать-то лет. — Старушка обвела магазин растерянным взглядом. — Зря только деньги таскаю. Записываются тут…

— Паня виновато промолвила:

— Такой уж порядок на дефицит. А кое-что свободно можно купить.

— Ну, люди зна-а-ают, за чем гоняться. Что другим пригляднее, оно и тебе дороже. Все поскромней да поскромней, все чай с сухариком! А как со сдобою?! Или не заслужила я дефицита? — Старушка доверчиво пододвинулась к Пане. — Да я б не пожалела… Чего уж теперь?.. Да где их найдешь, штукарей!

При этих словах Панино сердце заколотилось сильнее. Жалко старушку, однако свой интерес на уме. Мелькнула, правда, мыслишка: «А не подарить ли открытку?» Но тут же подумала: «Да не возьмет старушка задаром. Посчитает себя в долгу. Начнет подарки носить. А чем тратиться на всякие там сувениры, пусть лучше деньгами дает».

Рассудить-то Паня рассудила, сказать же — язык не поворачивается. И не засобирайся старушка домой, Паня так бы и не решилась.