Модэ

Ашпокай вскочил на коня, вглядываясь в темное пространство. В отблесках огня он увидел человека в длиннополом платье. А потом, словно видение из дурного сна, из-за деревьев с громким лаем появился большой пес. Оборотни метнулись прочь, и как будто стало легче дышать. Кажется, тогда обессилевший Ашпокай, наконец, потерял сознание.

5

Всадники на турах, на златорогих оленях и грифонах промчались, прогрохотали по небу и исчезли в кровавой закатной пене. Там, в облачной дали, они сошли в семь великих курганов, и земля вокруг них стала священной.

— Боги ушли! Боги умерли! — запели на земле, у костров, в кибитках и юртах. С неба сыпался осенний звездопад. Люди зябко жались друг к другу, вглядываясь испуганно в холодное, колючее небо.

— Боги умерли! Началась наша жизнь!

Ашпокай задрал голову и подставил под звездопад ладони. Но вдруг его накрыла тень — птица-гриф проплыла в небе, заслонив звезды и луну… звезды падали на ее тяжелые крылья и рассыпались белыми искрами. От страха Ашпокай закричал и проснулся…

Душно дохнуло облепихой. Первым что увидел Ашпокай, было лицо человека — длинное, умное, как у старой лошади и такое же уставшее.

— Хвала Ардви! Ты пришел в себя, — лицо потерялось из виду, перед Ашпокаем, словно стена возник халат из белой шерсти. — Твой дух истомился, я уже думал, он совсем оставит тебя.

Ашпокай попытался встать, но какой-то яд, разлитый во всем теле, удержал его.

— Господь Спета-Манью забыл эти места, — лошадиное лицо опять появилось перед мальчиком. На нем не было никакой татуировки, оно было смуглым, волосы были темные, лицо украшала курчавая смоляная борода.

— Михр… Михра!

— Он жив. Твой друг жив.

— Не друг… он брат…

— Яда в кровь попало немного. Но он будет долго спать. Терпение.

— Ты врешь… онт умер, наверное, стрела разорвала ему грудь…

— Нет, он жив поверь мне, — улыбнулось лошадиное лицо. — Вы храбро защищали его. Знай: за душой брата твоего охотятся злые силы. Для них его душа — большое сокровище…

И Ашпокай почему-то сразу поверил, его словам.

— Но, кто ты?

— Меня иногда зовут бактрийцем. А иногда ашаваном. Слышал про таких?

— Слы… Слышал… — Ашпокай почувствовал, что засыпает. — Паралат иногда молится вашим богам.

— Бог у нас один, — Ахура-Мазда. Я потому здесь живу, что народ ваш позабыл его.

— Ормазд… Мы молились… Хунны молились… Раньше…

— Спи — произнесл человек, назвавшийся бактрийцем, и все исчезло.

Молились раньше Ормазду. Да все позабыли давно. Далеким, чужим казался Ормазд. Витал далеко в небе этот неизвестный бог на золотых крыльях. Ашаванов не любили, но, впрочем, и не били никогда. Приходили эти странные люди всегда по одному, селились на холмах и в горах, жили незаметно — да и что их замечать? Жидок был дым от их алтарей. Иногда, правда, жили они среди пастухов, и говорили люди, что во-о-он тот род, за Мутной рекой, не хоронит своих мертвецов в земле, а только в гранитных ящиках с известью, и что молятся в том роду все Ормазду, а весной приносят в жертву ему ягнят. «Да не Ормазду, а Рамане-Паю, как все» — говорили другие. Зимой же, когда плакали в юртах больные дети, и те и другие втихаря звали ашаванов в свои кочевья, так чтобы не прознали соседи.

Ашпокай ворочался, и вздыхал в полусне, просыпался совсем и снова забывался дремой. И всякий раз он упирался взглядом в мазаный потолок в пыльных теплых разводах солнца.

Ашпокай лежал на соломенной подстилке в углу какой-то хижины. Места здесь не хватило бы для троих. Стены из потрескавшегося кирпича, да какой-то мусор по углам — вот и все, что можно было заметить в этом скромном жилище. В маленькое оконце под потолком проникал свет. Под оконцем этими висели связки трав и ягод. Это от них шел такой крепкий дух.

Ашпокай с трудом приподнялся — ноги отчего-то не слушались его.

Хижина имела земляной пол и уходила на поллоктя в землю. В таких землянках жили на зимовниках пастухи, да еще медных дел мастера устраивали такие жилища подле своих печей. Ашпокай на слабых своих ногах поднялся по березовой приставке и толкнул дверь.

Он увидел двор, на нем еще одну хижину побольше и длинный какой-то сруб с крышей, присыпанной мхом. Перед срубом стояли коновязи с привязанными к ним лошадьми. Ашпокай чуть не крикнул от радости, увидев своего рыжего Дива, а рядом — Рахшу, без рогатой маски, с расчесанной, и мытой гривой.

Вокруг поднимались белокстные березы, был день, и листва шумела на теплом ветерке.

Инисмей и Соша суетились тут же — складывали среди двора большую поленницу. Бактриец, в платье из белого войлока, подпоясанный разноцветными шнурками, стоял в стороне, и наблюдал за их работой. У ног его, сложив на лапы крупную лобастую башку, дремал пес.

«Михра, наверное, в другой хижине», — решил Ашпокай.

Мальчишки уже увидели его.

— Ашпокай, я уж думал, — не проснешься ты! — закричал Инисмей.

Соша даже полено уронил от радости. Мальчики больно стиснули Ашпокая, — краснолицые, веселые, живые.

— Павия нет больше, — вздохнул Соша. — Остальные, надеюсь, целы.

Ашпокай молча кивнул. Павий на его глазах провалился в траву вместе с конем.