Модель для сборки 20 лет: Юбилейная книга

Да – тьма! Тьма распахнула гостеприимные объятья, укутала непроницаемо-черным плащом, прогнала прочь боль и страх. И лишь холод оказался ей неподвластен. Стужа впилась зазубренными лезвиями прямо в душу, заморозила всё, до чего смогла дотянуться, и в конце концов именно ее жгучие касания вырвали меня из едва не перешедшего в вечный сон оцепенения.

Но и тьма никуда не делась. Темно…

Еще ничего не соображая, я уперся руками в снег, кое-как поднялся на колени и лишь тогда догадался сдвинуть с глаз, видимо, и спасшую мне жизнь ушанку. Светлее стало только чуть, но теперь, по крайней мере, удалось разглядеть затянутое тяжелыми тучами ночное небо и белую гладь заснеженного поля.

Живой!

Растянув в улыбке онемевшие губы, я попытался снять варежки, но непослушные пальцы едва шевелились, а правая ладонь так и вовсе стиснула мертвой хваткой топорище и никак не желала выпускать оружие.

Вот ведь! Как бы пальцы ампутировать не пришлось…

Ощупав свободной рукой ушанку, я нашарил длинный разрез; потом попытался завести руку за спину, но не смог. Тело было словно чужое, мышцы из-за долгого лежания в сугробе не слушались, и куда именно угодила пуля, понять так и не удалось.

Ерунда, главное, что живой.

Выбравшись на укатанную полозьями саней дорогу, я огляделся по сторонам и поплелся к лесочку, в который умчался стервец Яков. Судьба его сейчас интересовала меня меньше всего, но не напрямик же по заснеженному полю тащиться! И так сил нет…

Ноги сами собой несли вперед, и от бездумно-монотонных движений сознание вновь начало проваливаться в липкую яму забытья.

Пытаясь хоть как-то сохранить ясность мыслей, я принялся считать шаги и невольно пожалел, что совершенно не чувствую боли.

Хотя, с другой стороны, может, оно и к лучшему? Это сейчас промороженное тело потеряло чувствительность, а вот немного отогреюсь и скрутит.

И значит, надо спешить. Спешить и считать шаги.

Первый. Второй. Третий…

Темное пятно на дороге показалось на триста сорок восьмом шаге. Раскинувший руки человек лежал на спине, снег вокруг был густо забрызган черными брызгами крови.

Остановился рядом, я посмотрел на изуродованное лицо Якова с запорошенными снежком пустыми глазницами, захотел было плюнуть, но как на грех пересох рот.

Не пошло Яше впрок предательство, значит. Не убег. А вдвоем, кто знает, могли бы и отбиться…

И только тут я понял, что на самом деле подняло меня из сугроба и привело сюда.

Ненависть. Жуткое желание загнать этого подонка в угол и голыми руками вырвать глотку. Или хотя бы рубить, рубить, пока…

Опустив непроизвольно приподнятый топор, я отступил от тела и затряс головой, прогоняя наваждение.

Нет! Хватит! Надо возвращаться домой, надо…

И будто пьяный я побрел через заснеженный лес. А дальше – всё какими-то рваными кусками.

Голые ветви деревьев; серая пелена ночного неба; легкая поземка, заметающая черные точки капель крови на раскатанной дороге; вновь темнота…

Темнота окружила со всех сторон, а когда в глазах прояснилось, оказалось, что я умудрился сойти с дороги на какую-то запорошенную поземкой тропинку.

Куда это меня занесло? Мне б домой…

Но ни сил, ни желания поворачивать назад уже не было. Словно безвольная механическая кукла я переставлял ноги, надеясь, что вот-вот, за очередным поворотом окажется какой-нибудь хутор. И пусть придется потрудиться, убеждая хозяев пустить на ночлег израненного путника, но мне многого не надо – отогреться бы да перевязать раны. И поспать. Поспать в тепле, лучше прямо у очага.

Холодно…

А тропинка всё петляла средь высокого кустарника и петляла. Сил давно не осталось, нестерпимо хотелось завалиться на снег, и вперед гнал лишь нестерпимый холод, поселившийся где-то внутри.

Холод; да еще какой-то тихий, но жутко назойливый голосок в голове, который твердил, что конец пути уже близок. Что следы на заметенной снегом тропинке становятся всё отчетливей. И иногда среди них нет-нет да и мелькают черные пятнышки крови.

Крови? При чем здесь кровь?

Хриплый лай цепного пса прогнал промелькнувшую в голове догадку, и, забыв про всё на свете, я рванул вперед.

Но хутора за поворотом не оказалось. Над покосившимся забором торчала одинокая соломенная крыша невысокого домишки. Надворные постройки порядком обветшали, снег почти полностью замел хлипкие, скособоченные сарайки, и вместе с тем жилище заброшенным не было: из печной трубы валил дым. Да и собака опять же…

Значит, там люди. Люди и вытопленная печь. А больше сейчас ничего и не надо…

Только вот пробраться во двор оказалось непросто: уже на подходе меня встретила упругая пелена охранного заклинания; она облепила всего мокрой простыней и отодвинула прочь. Сразу захотелось убраться отсюда подобру-поздорову, но холод, холод оказался сильнее. Он заставил стиснуть зубы и сделать шаг вперед. А потом еще один. И еще…

Кобель во дворе так и заходился хриплым лаем, но, когда я заглянул в щель меж створок не до конца закрытых ворот, истошно завыл и, бряцая цепью, отбежал к конуре. И сразу в доме со скрипом распахнулась провисшая на одной петле дверь.