Модельер

С иглы капал яд, и Влад не мог дождаться, когда закончится эта, едва начавшаяся, ночь. Что-то очень тоскливое съедало его сейчас — хотя чего касается эта тоска, Влад ответить себе не смог. Сожаление о крохах радости, которые выпадали на его долю в детстве. О беспокойствах, которые он причинил людям, всех разом. О том, что при всей этой совокупности беспокойств (которых, объективно говоря, наберётся в разы меньше, чем у любого из нас), по-настоящему близких людей у него так и не появилось. Сочувствующие — но и только. Хотелось вернуться домой, зарыться с головой в подушку, и думать о том, что ещё в трамвае ты знал, что это не поможет. Куда можно запрячь эту неказистую лошадку — сочувствие?.. Как будто сидишь и долго смотришь в одну точку, когда в метре над твоей головой стучит дождь. Каждое движение сейчас требовало приложить поистине исполинские силы — Влад такими не обладал. Сав ничего не замечал, он висел на поручнях, пялился на кондуктора, и, кажется, старался даже дышать потише: если она проснётся, придётся платить.

И тем не менее, — вдруг подумал Влад, — он проехал на сочувствии уже порядочное расстояние. Очень большое, и гораздо, может быть, большее, чем на близких отношениях. Ведь там придётся давать лошади её порцию заботы и любви, расточаться на мелочи, тратить эмоции на множество разных вещей… нет уж. Сочувствие лучше, а корыстные цели и взаимовыгодное сотрудничество и подавно.

Отпустило.

— Это всё из-за того, что я забыл пальто, — пробормотал Влад. Нечто вроде брони, а без брони он — просто пятна раздражения на теле планеты. Как беспечно с его стороны под ласковым африканским солнцем разомлеть и забыть, куда ты возвращаешься!..

— Что? — встрепенулся Сав.

Кондуктор зашевелилась, открыла глаза, и он пискнул: «мы уже выходим!», скомкал Влада и вытолкал его из салона. Они прошли ещё целую остановку пешком, пока не оказались возле полуподвала («Как раз в твоём стиле», — сказал Сав, пихнув в бок приятеля, — «Клоака!»), из которого выплёскивалась музыка. Влад закрыл уши. Точно смотришь на налитый всклянь стакан на столике в купе поезда: иногда его начинает раскачивать, и содержимое выплёскивается наружу. Ор, визг, музыка, такая, будто её делали при помощи маятника, часового механизма и при самом минимальном участии человеческих рук. Влад в ней не очень-то разбирался, но индикатор его музыкальных предпочтений, Савелий, одобрительно покачал головой.

— Да, то, что нужно — сказал он. — Ширпотрёб самого низкого качества. Казуал, который ты так полюбил!

Они спускаются по лестнице, проходят сквозь сканеры — щёлочки глаз охранника, здоровенного амбала комплекцией той же, что Влад, но изрядно переедающего и немного накачанного. Савелий, расслабленно покуривая сигарету, предъявил к осмотру рюкзак, потом вместе с куртками запихал его в окошко гардероба. Ему говорят: «рюкзаки не принимаем», но Сав уже идёт по коридору прочь, хлопая руками по неотделанным стенам, пропуская встречающихся людей. Когда они протискиваются мимо Влада, он втягивает носом запах пота и алкоголя, думает: «если бы этот Савелий дотягивался до светильников, то наверняка бы шлёпал и их тоже». Этот Савелий объясняет поспешающему за ним Владу:

— Здесь нужно быть максимально расслабленным. Своя философия. Даже, — он сдвигает брови и заканчивает: — даже это слово, «максимально», не подходит под формат этого заведения.

Он впадает в ступор, а потом улыбается Владу и хлопает себя по лбу.

— Что я несу! Здесь нужно о-т-в-и-с-а-ть! Хорошее нерусское слово. Пошли.

Приходится кричать — музыка почти оглушительна. Влад думает, что, может, это такой ритуал, и тоже хлопает себя по лбу — на всякий случай.

Если этот храм принимает на свой алтарь только простейшие слова, то у Влада их сейчас в достатке: звук прессует все сложные конструкции, а трёхмерные картины в его воображении превращает в плоские и тут же светомузыкой и тенями рисует на стенах заведения.

Дым. Душно. Множество двигающихся в танце людей, ещё больше сидит за столиками. Не сосчитать. Тусклый свет и вспышки стробоскопов превращают их в размазанные тени. Запах пота и дезодорантов. Столики вокруг танцпола почти все заняты, но Савелий вычленяет из людской каши официанта. Их провожают в самый угол, на стол приземляется меню и Влад чувствует, как подпрыгивает на столешнице пепельница. Отсюда недавно кто-то ушёл, и в пепельнице дымится раздавленная сигарета.

— Какие здесь правила? — кричит Влад в самое ухо Савелия.

Тот смеётся, попутно открывая меню и цепляясь глазами за сидящих за соседними столиками.

— Придумай их сам. Делай что хочешь — хоть начни в салки с охраной играть. Я же говорю — это территория абсолютной свободы.

— Я привык к неподвижным силуэтам — кричит Влад, имея ввиду своих манекенов.

— Я сказал «свобода», а не «сон», — кричит Зарубин. — Водки с колой, пожалуйста. Две. И побольше водки.

— Как сделаем, так сделаем, — невежливо бурчит официант, и Влад сразу приписывает это к местным ритуалам.

— Голова раскалывается от этого музла, — копируя тон офицанта, бурчит он.