Модельное поведение

Однажды, когда мы занимались любовью, татами затряслось, на кухне начала звенеть посуда, книжные полки рухнули и футон почти убежал из-под нас.

— Черт, ты офигителен! — проговорила Филомена, когда последствия очередной вспышки страсти улеглись.

Свободными вечерами я совершал рейды в близлежащий супермаркет за острыми маринованными овощами, антропоморфными корнями имбиря, толстенькими пакетиками риса, лупоглазой рыбой, костлявыми цыплятами.

Я только включал рисоварку, как в замке поворачивался ключ Филомены. Мы занимались любовью, когда она возвращалась домой, а иногда еще и позже, когда расстилали постель. И до сих пор, должен заметить, величайшим счастьем моей бессобытийной жизни была возможность любить Филомену.

В перерывах между совокуплениями мы собирали наши банные принадлежности и отправлялись в сенто — публичные бани в конце улицы. Прощальный поцелуй у двери, из-за которой вырывается пар, и она удалялась в женскую половину, я в мужскую, вручив наши двести йен древней старухе, чья будка была погранзаставой между двумя мирами (ах, да, публичные бани — единственное место, где они не пялились на мое лицо).

За шесть лет я устал от Японии, но Филомене она была в новинку, и ее любопытство пробуждало мое собственное желание познания. В особенности ее веселили мнимые парадоксы и инверсии. Однажды она пришла домой возбужденная: в японском оргазм называется словом, обозначающим скорее движение, чем конец.

Она продолжила экспериментировать с английским:

— Это типа как «Милый, зайди ко мне в ротик!»

А несколько дней спустя новое открытие:

— Ты представляешь, они моют руки до того, как сходят в туалет?

Каждый день — откровение для нее, а для меня — обновление перспектив.

Так должно было продолжаться вечно, но через год мы поехали в Нью-Йорк, который так же не создан для моногамии, как пульт, переключающий каналы, не терпит монолога одного рассказчика.

Завтрак в любое время

Наш первый нью-йоркский год был многообещающим, как кинопроект. Вообще-то, я описал это время в сценарии, хотя по сценарию мы познакомились уже в городе, после того как приехали с абсолютно неподходящими партнерами. Филомене, подписавшей контракт с агентством, все казалось свежим и впечатляющим. Ей нравилась надпись на окне местной закусочной «Завтрак в любое время», потому что это означало, что мы в замечательном городе, в котором ты можешь просыпаться, когда тебе захочется, и в любое время для тебя в Нью-Йорке — начало нового дня.

Когда она получила заказ на журнальную съемку, грек — хозяин забегаловки — попросил у нее фотографию и повесил ее в рамке над стойкой вместе с портретами актеров из мыльных опер, артистов балета, Мэттью Бродерика и прочих окрестных знаменитостей. Подпись на фотографии гласит: «С наилучшими пожеланиями всей банде Акрополиса, Филомена».

Тонущий

Иногда я подозреваю, что, порвав с академической карьерой, я стал ронином, человеком потерянным, тонущим в волнах.

Задача самурая служить своему господину. Если необходимо, то умереть за него. Самурай, потерявший своего господина, не важно даже, по каким причинам, больше не был самураем. Он становился ронином, потому как повода для его существования больше не было. Потерявший господина самурай — это противоречие, потерявшаяся душа.

E-mail

Кому: Дженрод.

От кого: От Бумагомарателя.

Тема: Реальность.

«Дорогая Дженни!

Спасибо тебе за письмо. К сожалению, ты ошибаешься, предполагая, что я — тот человек, которого ты хотела бы повстречать на своем жизненном пути. И фотография, которая тебе так нравится, — результат работы одного творческого ловкача с очень дорогой аппаратурой, как и все прочие фотографии в журнале. Постарайся не верить всему, что ты видишь или читаешь в нашем журнальчике или ему подобных, и тогда ты будешь мудрейшей женщиной.

Заблуждения, говорят нам мастера дзена, — это одна из основополагающих болезней, которую подхватило человечество. И если еще не поздно, постарайся завязать с актерством.

Что бы ты ни делала, желаю тебе удачи.

С уважением,

Коннор Макнайт».

Внешний вид

Полагаю, вы уже нарисовали себе портрет героя, пусть и с моей помощью. Но вряд ли здесь моя заслуга так уж велика. Я считаю абсолютно бессмысленными долгие портретные описания в духе классической литературы девятнадцатого века. Мне лично никогда не удается соединить вместе нос героя, губы, глаза, родинки, лоб. Может, у меня какие-то проблемы с синтезом и воображением, но все эти детали вечно оказываются сваленными в кучу, как на портрете, исполненном в кубистической манере. И всегда намного проще представлять себе второстепенных персонажей с этими их карикатурными животными аналогиями: Лисичкин, Овечкин. Как читатель, я люблю, когда мне дается возможность некоторой свободы в представлении деталей. И буду очень вам признателен, если вы наделите меня наиболее мужественными и даже немного трагическими деталями.