Модельное поведение

Господи, ты сам себя послушай. Тебе должно быть стыдно, что ты вообще знаешь о существовании всего этого дерьма, а ты еще умудряешься патетично импровизировать, извергая зловонные клубы всей этой чуши. И в то же время тебя беспокоит, а действительно, не слишком ли много Филомена путешествует в последнее время. И почему она не знает, где остановится? А если знает, то почему не оставила тебе номер телефона?

Эй-эй, подожди, это же смешно. Ты ей доверяешь. Да? Ну да, в принципе, да, но почему-то никак не можешь избавиться от звона подозрений в ушах и страха, от которого волосы на груди шевелятся.

Анорексия (потеря аппетита)

Как только Брук серьезно увлеклась попкорном, я пошел на кухню, чтобы разогреть консервированный суп (лапша и курица). «Ням-ням, как вкусно, — кричу я из кухни. — Прямо как у мамы в детстве!» Вообще-то мама даже разогреть консервы заставляла служанку Дэйзи. Хотя какая разница. Налив питательную влагу в гарвардскую кружку, я поставил ее на поднос и осторожно, чтобы не спугнуть жертву, вышел из кухни. Отношением к еде сестра напоминала нашего пса, найденного когда-то на улице: он настолько привык красть пищу, что даже когда ему давали ее, не мог есть в присутствии кого-либо. Любой прямой намек на питание отбивал у Брук аппетит на несколько дней. Естественно, было абсолютно запрещено говорить вслух о ее недуге. Несколько лет назад, еще на заре ее мучений, Брук сказала мне, что средняя потеря веса среди взрослого населения Сараево после тысячедневной осады составила двадцать пять фунтов. Таким образом, ей нужно давать символическое количество еды, которое она сможет съесть быстро, хотя осада уже давно закончилась. Брук все время голодает, начиная с вьетнамской войны.

А к концу брака с Джерри она начала еще и резать себя — маленькие порезы бритвой были на руках и ногах.

Родители

— Давно с предками общалась? — спросил я. Хоть она и не ест суп, но по крайней мере дует на него — хороший знак.

— Отец звонил несколько дней назад, — ответила Брук.

— И как они?

— По-моему, замечательно: на заднем фоне был слышен звук звенящего о стекло льда.

— О «Кристалл», — поправил я.

— Сделал бы ты им скидку, в конце концов, наши родители — единственная пара в Америке, живущая уже сорок странных лет вместе.

— Действительно.

Наш отец унаследовал от своего отца апельсиновые рощи в центральной Флориде. А тот в возрасте пятидесяти пяти лет продал место на Нью-йоркской бирже и подался на юга. Дохода с апельсинов едва хватает отцу на бурбон, рубашки «Брукс бразерс» и ежемесячник клуба селекционеров. Короче, ровно столько, сколько нужно, чтобы убить любые амбиции и желание работать. Однако недостаточно для того, чтобы детям после вычета налогов что-нибудь досталось. Раз в несколько лет отец продает по пять акров, чтоб отправиться в путешествие по европам. Так что можно не беспокоиться о грозящем наследстве, которое меня окончательно испортит. Отец читает классику — Гришам, Клэнси, Кричтон, играет в теннис и с любовью наблюдает за ростом апельсинов. Мама читает поэзию, рисует пейзажи и пьет коктейли. Каммингс — ее любимый поэт, Боннар — ее любимый художник, «Перно» — ее любимый напиток.

Апельсины вообще не очень трудоемкие фрукты. Они растут, пока ты спишь, пока ты пьешь, пока ты играешь в теннис, пока ты рисуешь, пока ты дремлешь. Они продолжают расти и когда ты проснулся для принятия очередного коктейля. Дважды в год приезжает иммигрантская рабочая сила, чтоб их собрать, иногда с Севера приходят холода, и требуются более крепкие коктейли. Удобно и то, что апельсины однодомны: в одном цветке у них оба пола — право слово, самый ленивый фрукт.

В отличие от Брук, мои родители никогда не переживают. У них переживательные мускулы давно атрофировались. Каждую осень они приезжают на недельку в Нью-Йорк. Вот и теперь, через несколько дней, они приедут к нам на День благодарения. Жрать, жрать, жрать.

— Как могут люди, прожив несколько лет вместе со своими соседями, взять однажды и прирезать их? — вдруг спрашивает Брук. — Что с ними происходит, где этот чертов рубильник для моральных устоев?

— Это ты уже про Руанду?

— Именно это меня и вводит в депрессию. И там и там ситуация была одинаковой.

Лишенный дара озарения и проницательности, я стою, держу кружку перед ее губами, наклоняю. Другой бы попытался отвлечь ее от этих идей фикс, но когда моя сестра не в депрессии, она говорит о булевой решетке, икосаэдральной симметрии с таким энтузиазмом, что ей хочется вставить в рот кляп.

Моя сестренка, моя пацанка с коэффициентом интеллекта, равным температуре Венеры.

Олимп