Модернизация с того берега. Американские интеллектуалы и романтика российского развития

Американский посол в Санкт-Петербурге Джордж фон Ленгерке Мейер, несмотря на свою личную неприязнь к Уайту, согласился с оценкой своего предшественника в отношении России121. Мейер, который познакомился с Кулиджем в колледже и всю жизнь с ним соседствовал, так же, как и этот гарвардский историк, имел бостонские аристократические корни. В 1890-х годах он занимал руководящие посты на местном уровне, после чего сфера деятельности Мейера расширилась. До переезда в Россию в 1905 году он занимал пост спикера Палаты представителей штата Массачусетс и посла в Италии; среди более поздних его должностей: управляющий почтой и министр военно-морского флота122. Мейер описывал русское крестьянство со снисходительностью и некоторым раздражением. С момента своего первого приезда в Санкт-Петербург в свои описания русских он вплетал упоминания их незрелости и варварства. В том же смысле он понимал восстания 1905–1906 годов, объясняя, что русские никогда не смогли бы инициировать настоящую революцию: «Они не были устроены таким образом. Они накаляются, затем наступает несколько разгульных дней, и после того, как действие водки [sic!] проходит, их активность снижается»123. Летом 1906 года он пришел к выводу, что крестьяне, «восстав и проявляя недовольство, ведут себя как животные без какого-либо здравого смысла или причины»124. Хотя Мейер в этих жестоких проявлениях революционных настроений винил свойственный народу характер, он не считал русских ответственными за свои действия. Главная вина, писал он, лежит на государственных бюрократах, которые «воображали, что они могут продолжать управлять 100 000 000 крестьян, оставляя их необразованными и живущими почти как животные». Аналогично он рассматривал Русско-японскую войну как моралите не только о людях, но и о правительствах: «Образование, хорошее правительство и свобода всегда побеждают невежество, неправильное правление и деспотизм»125. И в Русско-японской войне Россия явно представляла сторону деспотизма.

Джордж Кеннан извлек из этой войны несколько иную мораль. Подчеркивая ответственность правительства за недостатки характера, Кеннан выразил надежду, что русские сбросят самодержавие и выполнят обещание, заложенное в их характере. Его новый интерес к России возник после вынужденного академического отпуска. Российское правительство запретило Кеннану въезд в страну после его провокационных работ и лекций о системе сибирской ссылки, которые, по-видимому, побудили Марка Твена заявить: «Если динамит – единственное средство против таких условий [ссылки], то слава Богу, что у него есть динамит!»126 Вместо этого Кеннан решил посетить Корею, Японию и Кубу и написать о них. В своих путевых заметках он обычно сводил культуры к нескольким стереотипам, а затем переходил к «длинному списку пороков или недостатков». Он грубо оскорбил каждую из этих культур за отсутствие у них способностей, самоконтроля, мужественности или всего вышеперечисленного127. По мере того как география его путешествий расширялась, его убеждения о характере несколько поистрепались, но в целом он был им верен. Характер по-прежнему оставался для Кеннана основным понятием.