Модификации романной формы в прозе Запада второй половины ХХ столетия

Изысканная эстетизация и изощренная барочность синхронно сочетаются в формальном воплощении основных символико-поэтических лейтмотивов — «соли» у Павича и «воды» у Гринуэя. Множа символические значения «соли», сложившиеся в разных культурах[563], и создавая свои смыслы этого образа, Павич реализует этот лейтмотив как охватывающий все сферы жизни, материальной и духовной, земной и вселенской. Этот образ возникает как один из «достоверных» фактов о хазарах, у которых был (что уже отмечалось) бог соли и которые, «обожествляя соль», «свои храмы вытесывали в соляных копях под землей или в соляных скалах на ее поверхности» (184). И варьируется этот мотив во множестве конкретно-бытовых и художественных проявлений: семь видов соли у хазар, семь солей Атех и ее зеркала, быстрое и медленное, оба сделанные «из отполированной глыбы соли» (27); «богато украшенная посуда из соли» (83); «особые зодчие» хазар, «которые обтесывали огромные глыбы соли и из них воздвигали валы на путях ветров» (103). Как сказано в Желтой книге, «буквы хазарской азбуки называются именами блюд, в которые кладут соль, цифры носят названия видов соли» (187).

Аналогично всепроникающ и вариантен лейтмотив «воды» у Гринуэя — «удивительная стихия, по словам режиссера, с которой увлекательно играть, хотя бы в силу ее фотогеничности» (28). Гринуэй в большей мере, чем Павич, «homo ludens», склонный как художник к «тотальной привычке "играть вообще"», «когда не важен результат игры, главное, что ты играл»[564]. И его эстетская, игровая работа с образом «воды» осуществляется и в буквальном, и в метафорическом смыслах. Как и Павич, он мыслит этот мотив в общекультурном символическом контексте[565], который, однако, минимализируется, поглощаемый индивидуальным видением и субъективным образотворчеством.

Музыкально-вариационно повторяясь и образуя сложные художественно-смысловые узоры в каждом из произведений, мотивы «соли» и «воды» получают, как того желал в киноискусстве Ален Рене, «формальное развитие», воздействуя на зрителя (читателя) непосредственно своей формой[566]. Так, в «Хазарском словаре» мотив «соли» формально видоизменяется благодаря уподоблению в сравнении, касающемся Атех: «Говорят, что, как и солей, было у нее семь лиц» (25). И тот же путь формального преображения — через метафоризацию лейтмотива: «на лице его сияла счастливая, хорошо посоленная улыбка» (154)[567]; «на улице их ждал ветер, который посолил им глаза» (171)[568].

В «Книгах Просперо» вариация лейтмотива «воды» — падающая капля. Данный в самом начале фильма этот формально саморазвивающийся образ возникает в синхронной визуальной и звуковой оформленности. Движением и формой воспроизводя нависающую и падающую каплю, эта изобразительная метафора прозрачна и хрупка, как стекло, а разлетающиеся при ударе брызги малоотличимы от стеклянных осколков. И то же совмещение в звуковой форме образа: звучание в вакууме ударяющейся о твердую поверхность капли и разбивающегося тонкого стекла. И чисто формальный момент образного саморазвития — внезапно возникающее быстрое чередование двух изображений капли: падающей сверху и подскакивающей снизу. Иной эффект формального развития этой метафоры в финале «Книг Просперо». Обновление происходит благодаря наложению изображения падающей сверху капли на ее же перевернутое. В стремительной смене кадров эта «капля» чередуется с взметнувшимся пламенем, а тяжелый и одновременно облегченный звук брызг-осколков дополняется и оттеняется звуком огненного всполоха.

Гринуэй — «один из самых чутких к духу настоящего времени художников». Эти слова А. Гениса[569] впрямую относятся и к Павичу, подобно тому как восприятие А. Генисом «Хазарского словаря» как «апофеоза формы»[570] должно отнести и к «Книгам Просперо», поскольку произведения Павича и Гринуэя (а к эстетическому формализму, что очевидно, их творчество не сводимо) воплощают одну из парадигм искусства XX века — приоритетное значение стиля[571], но во множестве современных форм и структур — стиль поэтический.