Моё!

Мэри поставила машину на ручной тормоз, взяла Барабанщика на руки и прижала к себе. Песня прекратилась. Бога больше не было на заднем сиденье, он ее покинул. Грузовик ехал дальше, а в сотне ярдов впереди мигали синие огни, и в задувающем снегу стояли фигуры. Еще одна авария впереди – две машины, слиплись, как спаривающиеся тараканы.

– Все в порядке, – сказала Мэри, укачивая ребенка. – Все в порядке, тише, тише, тише. – Он не переставал, теперь он орал и икал одновременно. – Тише, тише, – шептала она. Она вся пылала, нога опять разболелась и нервы расходились. Он продолжал плакать, его лицо сморщилось от гнева. – ЗАТКНИСЬ! – крикнула Мэри. – ЗАТКНИСЬ, Я СКАЗАЛА! – Она потрясла его, вытряхивая из него весь крик. Его дыхание сорвалось, он стал икать, а рот открылся, но ничего из него не выходило. Мэри пронзила молния страха, она прижала Барабанщика к плечу и хлопнула по спинке. – Дыши! – сказала она. – Дыши! Дыши, черт тебя подери!

Он затрясся, набрал воздуха в легкие, а затем издал жуткий вопль, который говорил, что он больше никому не верит.

– Я люблю тебя, как я тебя люблю! – говорила Мэри, укачивая его и пытаясь успокоить. Что, если бы он прямо сейчас задохнулся до смерти? Что, если бы он не смог дышать и умер бы на месте? Какой толк тащить Джеку детский труп?

– Наша мама деточку любит, нашего хорошего, милого Барабанщика, любит его мама, – напевно мурлыкала Мэри, и через несколько минут злость Барабанщика улеглась, его плач прекратился. – Хороший мальчик. Хороший мальчик Барабанщик.

Она нашла пустышку, которую он выплюнул, и засунула ему опять в рот. Потом положила его в корзиночку, на пол, как следует укутав в аляску, выбралась из джипа и встала в падающем снеге, пытаясь остудить свою лихорадку.

Она отковыляла в сторону, взяла горсть снега и протерла лицо. Воздух был влажен и тяжел, снежинки кружились, падая с небес, темных, как камень. Она стояла, глядя на другие легковушки, фургоны и грузовики, уходящие мимо нее к западу. От холода у Мэри прояснилось в голове и обострились чувства. Можно ехать дальше. Нужно ехать дальше.

Джек ее ждет, и когда они соединятся, жизнь станет мятой и благовониями.

Усевшись за руль, Мэри повторяла снова и снова те же три имени, пока длилась ночь и уходили прочь мили.

«Хадли… Кавано… Уокер… Хадли…»

– Кавано… Уокер, – сказал Бог, вернувшийся на заднее сиденье «чероки». Он приходил и уходил, когда ему вздумается. Для Бога нет цепей. Порой Мэри оглядывалась на него и думала, что он похож на Джека, порой ей казалось, что другого такого лица никогда не было и никогда больше не будет.

– Ты помнишь меня? – спросила она его. – Я однажды тебя видела.

Но он не ответил, и когда она взглянула опять в зеркало заднего вида, сиденье за ней было пустым.

Снег стал гуще, ветер мотал «чероки», как детскую люльку. Местность становилась холмистой – предвестие Вайоминга. Мэри остановилась на бензозаправочной станции возле Кимболла, в двадцати пяти милях к востоку от границы штата Вайоминг, залила бак «чероки», купила упаковку глазированного печенья и черный кофе в пластиковой чашке. Женщина с медными волосами за стойкой сказала ей, что надо уходить с федеральной дороги, что погода станет скоро еще хуже, а улучшение будет только потом, и что в паре миль к северу есть мотель «Холидейинн». Мэри поблагодарила ее за совет, заплатила, сколько с нее причиталось, и уехала.

Она пересекла границу Вайоминга, и земля начала подниматься к Скалистым горам. Сквозь разорванную снегом тьму мелькнули огни Шайенна и исчезли в зеркале заднего вида. Ветер усилился, он пронзительно завывал вокруг «чероки», тряс его, как ребенок трясет погремушку. Дворники проигрывали битву со снегом, передние фары высвечивали конуса вертящейся белизны. Лихорадочный пот поблескивал на лице Мэри, и с заднего сиденья голос Бога подгонял ее вперед. Через сорок миль после Шайенна промелькнул, как белый сон, Ларами, а затем шины «чероки» заскользили, когда восьмидесятая трасса пошла на тяжелый подъем среди горных ущелий.