Я протянула руку и начертила на его груди букву V. Синклер даже не шелохнулся, сжимая в своих ладонях мое лицо. Я медленно, буква за буквой, написала свое имя. Я видела его, как если бы оно было написано чернилами. Оно было идеально и никогда не смотрелось лучше. Я наклонилась и запечатала его поцелуем. Веки Синклера были опущены.
– Иногда ты меня пугаешь, – сказал он.
– Это почему же?
– Слишком много власти. Ты опасная женщина.
– Во мне нет ни грамма опасного.
– Кто бы говорил. Ты влюбила меня в себя. Вся власть в твоих руках.
– Я люблю тебя, – прошептала я.
Я не лгала. Так оно и было.
Я поцеловала его. Нет, не нежно, а так жадно и глубоко, как будто хотела передать ему часть себя. Миллионы ударов сердца в этом мире, и я знала: кто-то слышит мои. Я знала, что я услышана.
Наконец, я обрела любовь, в которой не было боли, и ничто в этом мире не могло бы отнять ее у меня.
Я прильнула к нему, прижала голову к его груди, слушая ритмичное биение его сердца. В эти тихие моменты я ощущала внутренний покой, но порой мною владел страх. Страх, что мы встретились в самый неожиданный, самый неподходящий момент. Кто знает, вдруг на нас с самого начала лежало проклятье, а мы даже не подозревали об этом.
Я отказывалась представить себе жизнь без Синклера.
– Как ты думаешь, мы переживем это? – спросила я.
– Конечно, переживем. – Он погладил мою руку. – Никогда – слышишь – никогда не сомневайся в нас.
Но как объяснить Синклеру, что я боялась не его? Я боялась того, на что был способен Уэс.
Через несколько минут Синклер выключил телевизор и свет. Мы легли в постель. Я уже почти уснула, когда Синклер прошептал мне на ухо:
– Если ты вдруг когда-нибудь усомнишься в нас, тебе достаточно прижать ладонь к груди и почувствовать свое сердце. Пока оно бьется, моя любовь к тебе жива.
Я приложила ладонь к сердцу. Синклер положил сверху свою руку.
– Бьется? – спросил он.
– Бьется, – прошептала я в ответ.
36
– По сравнению с этими дамами я чувствую себя сущим слоном, – пробормотала я матери.
Мы с ней приехали на женский обед, вернее, на ежегодный бранч в соседнем загородном клубе. Все эти застольные посиделки устраивались под предлогом сбора денег для многочисленных благотворительных организаций, но на самом деле самые богатые женщины в Фоллс-Черч просто собирались вместе, чтобы посплетничать.
Но даже так я отправилась туда по одной-единственной причине, и причиной этой была моя мать. Я посещала это мероприятие почти каждый год, начиная с шестнадцати лет. Пока все вокруг потягивали шампанское, я сидела рядом с ней и пила воду. Время от времени подруга моей матери делала мне комплимент, а моя мать сидела и сияла.
Но в этом году все было иначе. Подойдя к нашему столику, я увидела, как взгляды присутствующих уперлись в мой живот, скользнули к моему лицу, а затем снова вниз. После чего дамы спешили отвернуться и возобновить оживленную беседу с соседями по столу.
Меня заклеймили как ужасную жену замечательного мужа. В их глазах я была шлюхой. Этакой современной Эстер Принн. Дайте этим дамам несколько минут, и я не сомневаюсь, что они пришили бы мне на платье алую букву «А»[1]
.– Меня здесь не должно быть, – сказала я одним только уголком рта.
Высоко держа голову, мать улыбалась направо и налево.
– Ты останешься. Пусть говорят.
Нас проводили к нашему столику, накрытому красивой бледно-розовой скатертью. Посередине в стеклянной вазе стоял потрясающий букет цветов. Хрустальные бокалы для шампанского сверкали и искрились. И на каждой тарелке была карточка с именем гостьи. Найдя карточку с моим, я с глубоким вздохом опустилась на стул и погладила ладонью живот. Казалось, еще недавно я была беременна без видимых признаков, а потом вдруг – бац! – на всеобщем обозрении.
Такое впечатление, что ребенок использовал мой мочевой пузырь в качестве резиновой игрушки. И если это всего через шесть месяцев, то что будет в самом конце беременности? Тем не менее в глубине души я знала, что буду скучать по этим моментам. Настырный голос в моей голове твердил, что каждый толчок крошечной пятки – это вверх счастья. Каждый мышечный спазм. Каждый побег в туалет. Потому что они неповторимы.
И их нужно прочувствовать сполна.
Через два столика слева от меня сидела мать Уэса. Каждые несколько секунд я чувствовала на себе ее взгляд. Но сама ни разу на нее не взглянула. Неудивительно, что наши отношения быстро испортились. Чью бы сторону она заняла, пока тянулся бракоразводный процесс: бывшей невестки или ее идеального сына?
Ясное дело, что не мою.
Но шокировало другое – то, как быстро она распространила слух. Она не жила в Фоллс-Черч, но это явно не имело значения. Она как будто была одержима, рассказывая эту историю на свой лад, чтобы у ее драгоценного сына над головой всегда оставался сияющий нимб. Окружающие, словно стервятники, с жадностью налетали на ее рассказы, что в очередной раз доказывало: ничто так не объединяет женскую компанию, как хорошая сплетня.