Мое чужое сердце

Я позвонила, потому как знала, что дверной звонок слышно только в квартирке Эстер. Стук же можно бы услышать более или менее повсюду.

Секунду спустя я услышала, как она откликнулась:

– Кто там?

Но не могла же я взять и заорать в ответ: «Это я, Вида!» Разве могла теперь? Вот я и позвонила еще раз, стала ждать.

Эстер должна была знать, что я пропала. Мамуля должна была сказать. Я про то, где мама станет искать меня первым делом? У Ричарда. И у Эстер. Значит, соображала я, минуты не пройдет, как Эстер уяснит. Сообразит, кто это. Или по крайней мере кто это мог быть.

Спустя минуту я расслышала характерный для Эстер звук. Тот, что она издавала, садясь в кресло или вставая с него. Такое постанывающее недовольство пожилой дамы.

– Кто там? – опять спросила она, на этот раз прямо из-за двери.

Я приблизила лицо вплотную к дверной щели и произнесла:

– Вида. – Хоть и тихо, зато с напором. Как бы намекая, что хочу, чтобы мой голос до нее долетел, но никуда больше не донесся бы или, отразившись от чего-нибудь, не улетел еще куда.

Ничего не произошло. Значит, она меня не услышала. Эстер за девяносто, и у нее не самый лучший в мире слух.

Еще минута, и я услышала лязг щеколды, запирающей дверь на цепочку, потом дверь открылась примерно на палец, и я увидела прекрасное лицо Эстер.

А что. Я, во всяком случае, считаю его прекрасным. Особенно тогда, когда оно мне нужно больше всего.

– Ой, – ахнула она. – Вида.

А я ей:

– Тс-с-с.

Дверь опять закрылась, я снова услышала лязг цепочки, потом Эстер открыла все настежь – и я скользнула внутрь.

Мы стояли в ее голой гостиной, разглядывая друг друга.

– Так, – произнесла Эстер. – Блудная дщерь возвращается.

– Ладно вам, – буркнула я. – Я понятия не имею, что это значит.

– Это из Библии.

– Что и объясняет, почему я понятия не имею, что это значит.

– Не важно. Где ты была? Твоя мать неистовствует.

Я рассказала Эстер, как отправилась в гостиницу, как я туда попала, почему и вообще все. Сказала ей, что знала: мамуля первым делом прибежит сюда проверять. (Сюда, а еще к Ричарду, что просто прелесть, ведь тогда он узнает, что я сбежала. Но позвольте мне не отвлекаться.) Короче, я объяснила, почему не сразу пришла к Эстер, потому что выжидала, пока мамуля не спросит ее, где я, чтобы она ответила, мол, не знает. Я хотела, чтобы она говорила правду.

– Кроме того, – сказала я, – прежде я никогда не останавливалась в гостинице. Хотелось взглянуть, что эта вся суета значит.

Эстер спросила, понравилось ли мне.

Я ответила, что было просто прелестно.

– Почему же ты тогда съехала? Ни в коем случает не возражаю против твоего присутствия тут. Просто любопытствую.

– Больше у меня с собой денег не было.

– А-а, – протянула она.

Эстер не впадает в восторг и не нервничает, как моя мать, которая притом еще и говорит, говорит, говорит, говорит, хотя говорить больше ничего и не надо. С тем, что говорить не надо, Эстер не возится. И, думаю, тяжеленько будет заставить ее разнервничаться. После всего того, что ей уже довелось пережить.

– Так она вас спрашивала, где я? – заговорила я. – Верно?

– Столько раз, что мне и не сосчитать.

– Думаете, больше не спросит?

– Могу только надеяться.

– Можно я у вас на диване посплю несколько дней?

– Разумеется. Только давай постараемся увериться, что твоя мама не знает. Иначе конца этому не будет. Впрочем, ты же своевременно скажешь ей, где ты, верно? Поскольку, хотя я и понимаю твои чувства, для нее это должно быть ужасно.

На меня напал приступ вины. И, конечно же, я пообещала.

Я спросила Эстер, зачем моей матери понадобилось совершить такую ужасную пакость, как оболгать меня, так про меня наврать Ричарду.

– Всего одна причина, имеющая хоть какой-то смысл, приходит мне на ум, – ответила она. – Ты для своей матери – все на свете. И она хочет, чтобы и она для тебя была всем на свете.

– Ого! – воскликнула я.

– «Ого» – в каком смысле?

– Просто я вправду удивилась, что не додумалась до этого сама.

Как раз тогда-то меня и осенило, а не дать ли, хоть и через силу, этой самой полной жизни попытку.

Есть причина, почему я так подумала. Выглядит она несусветной и неуместной в том виде, как я только что ее выразила, но в то время в ней был смысл. Сегодня просто сил больше нет писать об этом.

Еще об этом

Итак, вот что стоит за словами Эстер и почему это заставляет меня дать этой самой полной жизни попытку.

Эстер понимала, почему мамуля врала.

А я нет. Пока Эстер мне не объяснила.

Невзирая на то что это касалось моей матери. Невзирая на то что я все время была рядом, когда это происходило. Эстер даже не было при этом, но я задаю ей всего один вопрос, всего одно предложение произношу, и она рассказывает, запросто рассказывает, что к чему. Словно достает подходящий ключик из кармана и вставляет в замок. В замок, ключ от которого должен был у меня быть, потому что в конце концов это мой замок.

Этому есть одно-единственное объяснение. Жизненный опыт.

Очевидно же, что Эстер знает про всякое разное, а я нет. И это наверняка оттого, что она жила. Я же до сих пор только нежилась да ждала сердца.