Мое чужое сердце

Только я собралась пожелать Эстер спокойной ночи и сообщить, что я отправляюсь в кроватку (на диван, вообще-то, ведь, кажется, я ясно дала понять, что нормальной второй кровати у Эстер не было), как она сказала:

– Я написала записку, чтобы отправить ее твоей маме по почте.

– Зачем вам это, Эстер?

– Затем, что она твоя мать. Материнство – это весьма священная обязанность. Сама я этого не знаю, поскольку детей у меня нет. Зато у меня была мать. Так что в этой мере мне известно. Как бы она ни справлялась с этой обязанностью, ей все равно необходимо знать, что с тобой все хорошо. Вот я и сообщила ей, что ты в порядке. Сообщила, что от тебя дошел слух. Что правда. Слух дошел от тебя до меня. Верно?

– Где же я, как вы сообщили?

– Написала, что ты прислала мне открытку из Индепенденса, из Калифорнии. Подумала, что это весьма близко к истине. Потому как ты попадешь и в Калифорнию, и в Индепенденс очень скоро.

– А-а, – произнесла я. Или, если нет, то: – Ой, – что-то очень в этом духе.

– Мы отправляемся послезавтра, – сказала Эстер.

– Почему не завтра?

– Я подумала, что лучше выехать в среду, потому что твоей мамы не будет дома. Как я понимаю, тебе не хочется столкнуться с ней на лестнице. И я совсем не желаю, чтобы она узнала, что ты жила тут. Боже правый, мне нипочем не услышать, чем бы это кончилось. Итак, в среду утром. В этот день она ездит в группу помощи потерявшим детей.

Молчание, во время которого я подсчитываю, сколько всего делает последнюю фразу Эстер странной, удивительной и весьма во многом лживой.

– Моя мать ездит в группу помощи потерявшим детей?

– Так она говорит.

– Разве группа главным образом не для матерей, у кого пропали дети… ну, понимаете… дети?

– Такая мысль напрашивается, – кивнула Эстер.

– Вы считаете, она лжет и говорит им, что я младше, чем я есть? Или вы считаете, что ей делают особое исключение, потому как все эти годы я жила, словно маленький ребенок?

– Уверена, что мне ничего о том не известно, – сказала Эстер.

«Уверена, что мне ничего о том не известно». Так она выразилась. В этом слышится, словно человек говорит в малость расстроенных чувствах. И, думаю, Эстер расстроена. Но не из-за меня, нет, я так не считаю. Я уловила, что выражать сомнения в правильности действий моей мамули не ее любимое занятие.

Мне и самой это не очень-то нравится, только для меня это скорее дело жизни.

– А что, если она помчится в Индепенденс разыскивать меня?

– Если отправить записку по почте в день нашего отъезда, то ко времени, когда она ее получит, мы уже будем на обратном пути.

– А-а. Ладно.

– Это, похоже, единственное, что можно сделать по-человечески. Сообщить ей, что с тобой все в порядке.

С минуту я подумала, не воспримет ли моя мать это как нечто бесчеловечное. Наверное, а? Только у меня сердце закололо от таких мыслей. Так что вскоре я оставила их.

Еще немного о Викторе

У Виктора есть собака. Помесь немецкой овчарки и колли. Не бордер-колли, какие сейчас у всех в моде, а настоящей старомодной колли типа киношной знаменитости Лесси[12]. Это заметно по форме морды, очень узкой и длинной. Но и на немецкую овчарку пес тоже похож.

Звать его Джекс.

Виктор забыл уведомить Эстер, что Джекс тоже едет.

Думаю, он счел это само собой разумеющимся. Едешь куда-то с ночевкой – бери пса с собой. Нельзя же его просто одного дома оставить на такую пропасть времени. По-моему, он считал: «С чего бы это кому-то возражать?»

Теперь – с точки зрения Эстер. Люди, сидевшие в концлагерях, обычно не в ладах с собаками. Может, будь собачки йоркширами или чихуа-хуа, все не было бы так плохо. Но немецкая овчарка может вызвать неприязнь.

Мы уже стояли около машины Виктора, когда до нас дошла (то есть в чисто зримом виде) новость о том, что Эстер придется совершить путешествие в компании с Джексом. Вон он, говорю, на заднем сиденье устроился. Так что дело было вполне очевидное.

С меня стало бы лелеять глупую мысль, будто хуже уже быть не может, но Виктор распахнул заднюю дверцу своей машины (ладно-ладно, машины своей матери), предлагая Эстер садиться. Вы ж понимаете. Рассчитывая, что та будет сидеть сзади. С Джексом.

Думаю, когда Виктор возит Эстер по городу, она сидит сзади. А Джекс сидит дома.

Не в силах точно описать выражение на лице Эстер. Виктор его не заметил, потому как к этому времени уже укладывал наши пожитки в багажник. Эстер на меня цыкнула, и я быстренько уселась на заднее сиденье. Джекс лизнул меня в ухо.

Тут Виктор подошел, закрыв багажник, и сказал:

– Э-э, нет, Виде полагалось сидеть впереди, со мной.

– В таком случае, – спокойно заметила Эстер, – пес уместится в багажнике.

Довольно долго мы все переглядывались. Даже Джекс всматривался нам всем в лица. По-моему, он уловил душок беспокойства. Псы на такое мастера.