Мое не мое тело. Пленница

 Я молчала. Не понимаю, как мне это удавалось в таких обстоятельствах, но я наслаждалась неожиданным страхом, разлитым в ее «голосе». Аж потеплело в груди.

«Откуда это у тебя?»

— Тебе какое дело?

«Отвечай!»

Она взвизгнула, как свинья, которую режут. Я оглохла на мгновение. Даже обманчиво показалось, что я получила над ней какое-то преимущество.

— Что это? — я уже поняла, что это не просто кусок пластмассы.

«Отвечай, когда я спрашиваю!»

Она все больше и больше выходила из себя, а в моей груди эта истерика разливалась теплом удовлетворения. Но в тот же миг моя рука взлетела на перебинтованный бок, надавила на рану так, что я охнула.

«Говори, гадина! Кто дал тебе это? Кто?!»

От боли сбилось дыхание, в глазах мутнело, в ушах запекло. Еще немного — и я упаду без чувств. Но эта чертова Этери, видимо, воспринимала боль совсем иначе. Либо вовсе не чувствовала ее. Либо была настолько ненормальной и стойкой, что могла терпеть. Стерва могла воздействовать на меня, а я была беспомощна, как ребенок, которого ведут за руку.

Она нажала на рану еще раз, резко, безжалостно, и я не сдержала крика:

— Перестань! Прошу, перестань!

«Говори! Кто дал тебе это? Кто?»

— Нордер-Галь.

Это было единственное, что пришло в голову. В конце концов, именно у него я невольно и украла эту проклятую горошину.

Я чувствовала, что Этери онемела. Во мне будто образовалась пустота, и даже на миг показалось, что эта тварь покинула мое тело. Но я понимала, что это ощущение обманчиво.

Наконец, она будто вздохнула внутри, колыхнулась:

«Значит, ты с ним заодно… Я могла догадаться».

Я понятия не имела, что она имела в виду. И не пыталась понять.

«Когда ты должна была это сделать?»

Я не знала, что ей отвечать, но понимала, что если стану отпираться, она вновь начнет истязать. Сейчас только боль имела для меня значение. Но я молчала, не понимала, что соврать, чтобы она поверила. Губы пересохли, горло саднило, будто насыпали толченое стекло.

— Скоро.

Мне было уже все равно, что я говорю. Внутри будто чиркнули острым ногтем — кажется, я только что подставила Нордер-Галя. Но ликования почему-то не испытала. Наверное потому, что мне было сложно оговорить кого бы то ни было. Бабушка всегда учила меня быть честной и порядочной. Я даже едва-едва улыбнулась — не тому она меня учила. Честность и порядочность остались где-то далеко-далеко в ее идеальном мире атласных панталон и безупречных укладок.

Тон Этери смягчился, стал вкрадчивым, спокойным, каким-то умиротворенным. Будто мои слова обрадовали ее:

«Тебе, конечно же, не сказали, что ты тогда тоже умрешь?»

— Нет.

Я отвечала поспешно, не думая, стараясь попасть в то, что она хочет услышать. Но она не замечала этого, не хотела замечать. Ей не нужны были мои ответы — ее больная фантазия вполне справлялась. Кажется, Этери решила, что Нордер-Галь пытался избавиться от нее. Я знала ее от силы пару суток — но тоже горела этим желанием. Кажется, я никогда ничего не хотела настолько сильно. Я недоумевала, почему ей в голову пришла такая сложная идиотская схема, когда достаточно было просто разбить ту чертову колбу. Разбить вдребезги и вышвырнуть в мусор осколки. У Нордер-Галя были все шансы, но он этого не сделал. Хоть мне и казалось, что он, действительно, не хотел возвращения Этери. Но сейчас, в эту минуту, я стократно жалела о том, что не выронила колбу тогда, когда нашла впервые. Не швырнула об пол прямо у него на глазах. Это было так просто — одно неловкое движение. И ничего бы этого не было… Может, меня бы уже не было в живых, но моим телом не распоряжалась бы эгоистичная шарахнутая тварь. Если бы знать…

Этери, наконец, присела на стул, прямо поверх скомканного платья, откинулась на спинку. Мне стало немного легче. Боль в боку притуплялась и расползалась. Меня лихорадило. Я опустила глаза и с ужасом увидела, что бинты окрасились свежей кровью.

— Рана открылась.

Мои пальцы скользнули по повязке, запачкались. Я хотела повернуть голову, посмотреть на Элизабет, в надежде, что та очнулась, но не смогла. К этой беспомощности невозможно привыкнуть.

— Нужно сменить бинты.

Стерва меня не слышала, будто витала в своих воспаленных мыслях. Катала горошину по окровавленной ладони. Мне почему-то казалось, что она озлобленно улыбается.

«Сначала он увидит, как я полноправно вернусь…»

Уже не было острых нервных метаний. Лишь холодное обреченное осознание: в тот миг, когда она полноправно вернется, перестану существовать я.

* * *