Мое обретение полюса

Земля к югу от нас была ближе. К югу, как это, впрочем, и должно было быть, лежала широкая полынья, которую мы приняли за пролив Хассел. Справа и слева от нас виднелись низкие, покрытые льдом острова,[151] за ними — более крупные, которые Свер-друп назвал Землей Эллеф-Рингнес и Землей Амунд-Рингнес. Лед к югу выглядел довольно сносным, а направление дрейфа было юго-юго-восток.

В надежде на появление молодых тюленей мы двинулись в пролив Хассел по направлению к восточному острову. Прежде всего нам надо было поскорее избавиться от мук голода.

Переход 14 июня не измотал нас. Ярко светило солнце, и температура воздуха была чуть ниже точки замерзания воды. Узнав, где мы находимся, ступив на хороший лед и увидев землю, на короткое время мы, несмотря на пустые желудки, почувствовали себя счастливыми и сильными. Мы тщательно осматривали горизонт, стараясь обнаружить хоть что-нибудь движущееся, что-нибудь выказывающее признаки жизни. Мы забрались слишком далеко на юг, чтобы встретить медведя или тюленя. С чувством голодных дикарей мы ожидали, когда нам улыбнется удача. Мы проглядели все глаза. Казалось, сами души наши устремлялись вслед за нашими взглядами. Наши глаза болели от пристального наблюдения. Однако ни одна живая тварь так и не показалась. Мир продолжал оставаться пустынным и мертвым. Наши сердца казались единственными пульсирующими существами в этих краях.

Мы установили палатку под лучами вездесущего солнца, забрались в нее и, съев всего по четыре унции пеммикана, выпив по две чашки ледяной воды, попытались отдохнуть. Собаки, справившись с таким же рационом, но обойдясь без воды, тут же уснул! Я смотрел на этих несчастных созданий с нежностью и сожалением. Вот уже более двух недель, как они не издавали ни звука. Когда ездовая собака молчит и не дерется с соседями по упряжке — значит ей очень плохо. Наконец мне тоже удалось заснуть.

Примерно в 6 часов нас разбудил странный звук. Мы с удивлением озирались по сторонам. Мы не проронили ни слова. Снова послышался этот звук — серия тихих, серебристых ноток, песня какого-то живого создания, которая, по-видимому, нисходила с небес. Я слушал с восторгом. Мне казалось, что все это происходит во сне. Чарующая песня не умолкала. Я лежал как в трансе и не мог поверить, что божественное поющее создание принадлежало нашему реальному миру. Я не верил этому до тех пор, пока слегка не дрогнул шест нашей палатки. Затем прямо над нами послышался трепет крыльев. Это была птица — снежная овсянка, выводящая трели своей эфирной песни — первые звуки жизни, услышанные нами за многие месяцы.

Мы вернулись к жизни! Слезы радости катились по нашим изнуренным лицам. Если бы я мог поведать о воскрешении наших душ под звуки этой птичьей трели, о том новом интересе к жизни, который она принесла, я знал бы, что обладаю сверхчеловеческим умением выражать свои чувства.

С пением этой чудесной пташки на нас нахлынуло острое чувство ностальгии. Мы не обмолвились ни словом — тоска по дому сжала наши сердца.

Мы были голодны, однако нам не пришло на ум убить маленькое пернатое создание. Пташка казалась нам такой же божественной, как и та птица, которая явилась Ною в его ковчеге. Собрав немногие оставшиеся у нас крошки, мы вышли покормить птицу. Маленькое щебечущее создание весело танцевало по хрустящему снегу, по-видимому тоже обрадованное встрече с нами. Я наблюдал за ней словно зачарованный. Наконец-то мы вернулись туда, где была жизнь!

На пути домой. Первый лагерь на суше.

Мы снова ощутили прилив энергии. И когда наша маленькая гостья взвилась в воздух и полетела домой, наше настроение поднялось. С бьющимися сердцами мы следили за ее полетом, будто она была добрым знамением.

Мы настолько обрадовались визиту этой пташки, что у нас не возникло даже мысли о продолжении сна или отдыха. Теперь, зная, что находимся на припайном льду, мы направились прямиком к земле. Наши шансы добыть мяса могли бы возрасти, если бы мы двигались вдоль кромки воды, однако из-за состояния льда это было невозможно. Искушение как можно скорее ступить на твердую землю было столь велико, что ему трудно было противостоять. В конце тяжелого перехода (последние часы нам пришлось пробиваться по глубокому снегу) мы вскарабкались на ледовую кромку и наконец-то достигли островка — пятачка твердой земли. Когда мои ноги коснулись ее, во мне словно оборвалось что-то. Мы присели и предались радостям ребенка, копающегося в прибрежном песке.

Хотелось бы знать, случалось ли когда-либо подобному, ничем не защищенному от ветра островку, лежащему в пустыне смерти, производить на людей впечатление райского уголка? На этой голой кучке песка и глины мы были наконец-то избавлены от опасности, от стерильности, от иссушающего душу однообразия дрейфующего льда и вечного холода.