Мое побережье (СИ)

— Только не песню, пожалуйста, — я не смогла сдержать улыбки, надевая глупую шляпу. Зачем? Не знаю. Просто так.

— Не-ет, — он нетвердой поступью приблизился к стереосистеме, и на несколько секунд в гостиной стало почти тихо. — Сейчас… вот, — щелчок техники; колонки разразились знакомой каждому ребенку песней, а Клинтон и Джеймс одобрительно загудели — звук смешался с воодушевленным Наташиным: «Это же та самая, из фильма!..».

В свете одного лишь электрического камина и под действием выпитого пива лицо Тони разглядеть в деталях было проблематично, однако я была готова поклясться, что он улыбался, игриво протягивая повернутую вверх ладонь.

— Проваливай, Джек, и больше не возвращайся, не возвращайся, не возвращайся!* — в один голос пропели Клинт с Наташей, хлопающей в ладоши, когда я вложила свою руку в его и не удержалась от смеха, притягиваемая легким рывком.

Он держал мои ладони на уровне груди и «вел», забавно подергиваясь не совсем в такт музыке. Я закусила губу, пытаясь подавить очередную широкую улыбку; кажется, мы снова немножко перебрали.

Все истории повторяются: по спирали, в разное время и в иных местах, но сюжет — один и тот же.

Ты думаешь, что они поголовно однотипны и банальны, пока не сталкиваешься с одной из них лично.

«Воу, женщина, о, женщина, не будь ко мне так жестока!»

Тони поднял руку и позволил мне прокрутиться под ней пару раз, пока я не поссорилась с вестибулярным аппаратом и не пошатнулась. Ловко поймав за талию, он притянул меня к себе и занял позицию, схожую с той, в которой мы танцевали вальс.

Только в более расслабленной манере. Более близко.

Более…

— Женщина, твоя голая спина сводит меня с ума, — шепотом на ухо.

…интимно.

Густое пространство в сознании слегка покачнулось, когда я почувствовала его теплое дыхание на шее.

Всколыхнувшиеся на задворках остатки разума сообщили о том, что мы все еще находимся к гостиной, полной людей. Оторваться от Старка было сложно почти физически, но я даже умудрилась словно бы в танце увернуться и нараспев протянуть:

— Проваливай с дороги, Джек!

Тони, подтащивший к своему стремительно опускающемуся вниз заду пуфик, хмыкнул совершенно по-доброму.

— И больше не возвращайся, не возвращайся, не возвращайся, — я не хотела думать, как выгляжу со стороны, хватаясь за подол и, приподнимая его так, что обнажались колени, вырисовывая бедрами подобия «восьмерок», но улыбка Тони стала шире, не несущая в себе никакой насмешки. — Проваливай, Джек, и больше не возвращайся…

Веселье постепенно гасло, потому что глаза Тони принялись скользить вдоль моего тела почти так же, как и на балу.

Фраза вырвалась машинально:

— Что? — я отогнула поля шляпы и прижала их ладонями к лицу по обеим сторонам настолько, насколько позволял материал.

Взгляд Старка обратился к моим глазам.

— Что? — он передразнил, приподняв брови, и попытался скрыть легкую улыбку, все равно различавшуюся в дрогнувших уголках губ.

Где-то там, за спиной, раздавались голоса подпевающих ребят.

— Просто ты так смотришь, — тихо, одними губами — не дай бог, кто-нибудь услышит. — На меня.

Тони не ответил.

Мы сидели в компании неиссякаемого количества алкоголя слишком долго — это я поняла по тому, как Брюс начал судорожным потоком бессвязной речи изъясняться Клинту о своей критической нужде в «рабочем» блокноте, беспрестанно тарахтя о каких-то гамма-лучах, а тот, в свою очередь, крутил бутылку в руках со страдальчески-угнетенным лицом и явно думал о несовершенстве бытия. Хэппи… Хэппи смеялся. Хихикал, закрывая лицо ладонями, а потом и вовсе переходил на хохот, откидывал голову назад и разливался соловьем, утыкался в локтевой сгиб и разражался весельем еще сильнее, если стукался вдруг о поверхность барной стойки. Роуди либо смотрел телевизор на кухне, либо дремал с открытыми глазами.

Держали себя в руках, пожалуй, только Стив с Наташей (хотя насчет последней, периодически отставляющей на журнальный столик постепенно пустеющий стакан с виски, закрадывались сомнения) — по крайней мере, взгляд Роджерса был самым осмысленным. Он сидел на диване и рассматривал камин, пока она, поджав ноги, рассеянно теребила пуговицы на его рубашке.

— А помнишь тот прикол, про внутреннего еврея? — донесся до меня ее приглушенный голос и смешок Стивена.

— Я не еврей.

— Ты положил в салфетку недоеденный сырный шарик. — На ее словах Стив тихо рассмеялся, откидывая голову на спинку дивана. — Один шарик, Роджерс! По-твоему, это не по-еврейски?

— Я знал, что проголодаюсь вечером и буду жалеть, что оставил его там. И лучше быть евреем, чем: «эй, что уставился».

Судя по улыбке Наташи, это была еще одна «их шуточка», понятная только двоим.