Мое побережье (СИ)

Мы подъехали к светофору, когда Наташа вдруг встрепенулась, вновь обращаясь ко мне:

— Ты слушаешь Анастейшу?

— А?.. — растерявшись, я нелепо хлопнула ресницами, наблюдая за ее рукой с каким-то красивым браслетом, потянувшейся к радиоприемнику.

— Поп-музыка, — пухлые губы расплылись в улыбке, а затем принялись нашептывать слова. — Это просто песня моей молодости! — пальцы отбивали дробь по рулю в такт музыке.

Мотив вдруг показался страшно знакомым. Шестеренки активно крутились в голове, мучили, не подкидывая ни единой здравой мысли или воспоминания, и зудели легким раздражением в затылке. Я знала эту песню — определенно! — и никак не могла понять, откуда. Эдакое музыкальное прескевю.

А потом она резко увеличила громкость и запела:

— И мне все еще интересно, знаешь ли ты, — в голове фейерверками взорвалось осознание, напрочь сбивающее своей волной ностальгического фриссона, — каково это — когда тебя оставляют в одиночестве, и когда повсюду холод!*

Язык буквально шевелился во рту, желающий подпеть, но не знающий необходимой комбинации слов; я внимательно вслушалась в припев, что в детстве воспринимался как несуразная и бессвязная болтовня, тщательно переваривая в голове каждую строчку.

— Ну же, присоединяйся!

Это ненормально: хотелось сказать мне. Это глупо, по меньшей мере странно и далее, далее, далее… слов рвалось много, но ни одно из них так и не выскользнуло из разомкнутых уст.

Я вновь ощутила себя ребенком, когда припев повторно разнесся на радиоволнах. Так тянет, но так бессмысленно.

Прикусила губу и отвернулась к окну, чувствуя себя круглой дурой.

— Может, ты тоже знаешь, каково это — ощутить, что тебя оставили в одиночестве, — лицо горело от смущения, когда я решилась тихо подпеть ей.

Наташа весело рассмеялась, прибавила звук настолько, что музыка начала отражаться от стенок желудка, и вдруг запела громко, разгоняясь по трассе, обруливая какую-то железную развалину на колесах и вынуждая стрелку на спидометре лететь вверх с рвением, характерным для ускорения сердцебиения блюстителей порядка, наблюдающих картину мчащегося в огнях ночного города авто.

— И мне интересно, знаешь ли ты!..

Пришлось зажать между зубов палец, чтобы не хохотнуть в голос. Безумие. Чистое, стихийное и неповторимое, ярчайшим воплощением которого она была — сгустком энергии.

Сумасшествие заразно:

— Каково это на самом деле!..

— Когда тебя оставляют в одиночестве, и когда повсюду холод!

Сердце выпрыгивало из груди от эйфории, гонящей кровь по венам, и искрилось игривой восторженностью, словно здесь и сейчас происходило нечто волшебное.

Словно музыка — и есть та самая магия, вдруг сплотившая двух совершенно разных людей и пробравшаяся под кожу, окутавшая кости, каждый сосуд или вену. Как подобное вообще возможно?

Девушка с рыжими волосами озвучивала хрипловатым голосом строчки куплетов, с забавной напускной театральностью подергивая головой и плечами, эмоционально двигая бровями и ненадолго прикрывая веки — ситуация не позволяла спустить на тормоза.

Неужели этот мир и впрямь настолько непредсказуем, что ситуации, еще несколько месяцев назад казавшиеся абсурдными, сейчас воспринимаются как нечто естественное и правильное?

У Наташи была красивая улыбка, и меня пробирал эстетический восторг каждый раз, когда я на нее смотрела.

Совсем недавно я считала эту слегка эксцентричную особу поверхностной вертихвосткой, глупо ревнуя к человеку, который никогда не принадлежал мне.

А сейчас мне казалось, что я не видела ничего настолько умопомешательного и одновременно прекрасного, и не чувствовала ничего настолько захватывающего и искрящегося, как ее и времени, проведенного с ней.

***

Мальчишки ждали нас у входа.

Брюс был причудливо аккуратно причесан, насколько это было возможно с учетом структуры его волос, а из-под ворота кожаной куртки Тони виднелся белый клочок классической рубашки. Ни джинсам, ни кедам он, однако, не изменил.

Чувствуя себя крайне неловко перед Наташей, я все же не решилась мазнуть Беннера губами по щеке. Но и продолжительных крепких объятий, в которые он меня заключил, было достаточно.

Я прикрывала глаза, повисая на крепких плечах и шепча: «С днем рождения». Когда обнимаешь человека, к которому испытываешь искреннюю симпатию — я не говорю о романтике, — тебя охватывает потрясающее чувство, и в груди смешивается множество эмоций одновременно: приятно покалывающее волнение, теплый домашний уют, безопасность, любовь в ее самом чистом и искреннем представлении. Кажется, все в мире в этот момент правильно и идеально, и хочется, чтобы объятие никогда не заканчивалось.

Не знаю, уместно ли нарекать людей подобным мастерством — обычно так говорят о поцелуях, — но Брюс Беннер умел обниматься.