Мое побережье (СИ)

Я не удержалась и обернулась на заднем сидении в отъезжающем автомобиле, уставившись в окно; жест не укрылся от внимания Старка, и тот коротко взмахнул рукой в качестве прощания.

Он звонил один раз, когда на часах было около трех ночи, а я сидела в давно остывшей воде и была, в принципе, готова поселиться в этом маленьком помещении навсегда.

Наверное, я никогда не проводила столько времени перед зеркалом.

Краснела, обращалась взглядом к потолку и невольно издавала звуки, напоминающие обреченные хныканья, опять рдела и крестила себя дурой, нервно заправляла волосы за ухо. Смотрела.

Будто хотела увидеть какие-нибудь изменения в собственной внешности, ставшие бы свидетельством тому, что произошло считанными часами раннее. Смотрела и не находила.

Все — не больше, чем расшалившееся воображение и напускные домыслы. Те же глаза и те же губы, то же тело и те же веснушки.

Я не сакрализировала случившееся как некое великое событие, особую точку отсчета новой жизни, лишение, в конце концов, чего-то непомерно важного. Единственное, что было в этой ситуации непомерным — раздутый стереотип о значимости сего шага для каждой девушки.

Может, у меня и не были развиты наиболее детальные представления об интимной стороне жизни, как у того же Старка, чьи познания имели под собой сильную практическую базу, но я, по крайней мере, не так уж и плохо училась в школе, чтобы не иметь весьма наивных и надуманных с чуть ли не радикально-феминистской подоплекой взглядов на процесс дефлорации.

Ничего он меня, в самом деле, не «лишал». Разве что чувства собственного достоинства, которое можно сопоставить с фактом становления «одной из…» и попадания в его длинный «послужной список», но и тут неувязка — я ведь сама настояла на такого рода близости.

Чем только думала в этот момент, неизвестно.

«Ну, что теперь сделаешь, — Наташа устало вздыхала и трогала за качающуюся лапку моего «Манящего кота», когда отчитывать меня, заводить нудные нравоучения и по пунктам разъяснять причины, по которым я — самое безрассудное создание на планете, ей, очевидно, порядком надоело. — Было, да было. Сейчас уже ничего не исправишь».

Было, да было.

«Главное, что с обоюдного согласия», — говорила она, поворачиваясь ко мне лицом, и со странной тоской отводила взгляд.

Наташа подъехала ко мне ранним утром; изначально мы договаривались о том, чтобы я вернула ей постиранный сарафан, но, безусловно, было бы глупо предположить, что встреча ограничится двумя минутами.

Она одарила меня требовательным взглядом, уже исходя из которого, не считая многозначительно оброненного: «Ну, рассказывай», становилось ясно: разговор обещает оказаться долгим. Дверь в свою комнату я закрыла плотно — как бы Лесли или, еще хуже, Майк ничего лишнего не уловили; даже Снежок, обидчиво помяукавший на пороге, вскоре оставил попытки пробраться в нашу забаррикадированную обитель.

Наташа не имела в своей реплике ввиду ничего непристойного — виной сему была я — и потому выглядела самую малость растерянной.

Конечно. Едва мы спустились на первый этаж в доме Старков, она в одночасье схватила меня за предплечье и увлекла в более тихое место, где мое лицо атаковали пристальным вниманием обеспокоенные зеленые глаза.

«Вас не было час!» — я чувствовала себя бестолковой дочерью, которую поучала отчаянно переживавшая мать.

Она спросила, было ли это тем, о чем она подумала. А я отчего-то не смогла сознаться на месте и принялась убеждать ее в обратном: мол, мы всего лишь разговаривали, не выходя за рамки дружеского общения. Получилось, надо полагать, весьма убедительно.

Ибо брови Наташи взметнулись вверх, а изумление захлестнуло меня такой сильной волной, что внутренности испуганно сжались и предпочли в панике прижаться к близлежащим костям.

— Что?! — одно слово, и столько экспрессии.

Распалялась она долго.

Приходилось постоянно просить ее говорить тише, однако всяческие возражения Наташа пресекла очень ловко, и я благоразумно предпочла подождать, когда она просто-напросто выговорится.

В этом они были немножко схожи с Тони — только словарную диарею Старка я научилась зачастую с видом внимательного слушателя пропускать мимо ушей, зная, что через полчаса он и не вспомнит, о чем столь рьяно распалялся, а вот взбешенная Наташа оказалась для меня неким «открытием».

Буря длилась не долго: утомленно вздохнув, она по-турецки села против меня на кровати и задала свой следующий вопрос неожиданно миролюбивым тоном:

— Так как это было-то? — и вдруг весело прыснула, наблюдая мою замешкавшуюся мину. Как если бы знала, что меня более чем удивит такого рода любопытство, и ныне имела удовольствие наблюдать не совсем верящего своим ушам человека.

Впрочем, так все и происходило.

— Ты серьезно?

— Конечно, серьезно!

Вырвавшаяся на секунду улыбка показалась мне нервной. Да уж. С такой жизнью, воистину, легко свихнуться.

— Ну, я не знаю, — не знаю, как это следует «описывать»; воспоминания о минувшей ночи были слишком яркими, чтобы я не почувствовала, как щекам и ушам становится жарко. — М-м… быстро.